Палач с острым, изогнутым клинком двинулся ко мне, в то время как двое его помощников крепко схватили меня за плечи и с силой пригнули к земле. Перед собой я теперь видел лишь край султанского ковра, на котором толпилась османская знать.
«Вот и все, – пронеслось в голове. – Смерть настигла меня вдали от дома. Вдали от всех, кого я любил. Стоило ли бежать так далеко, чтобы окончить свою жизнь в безымянной могиле?»
Не буду скрывать, душа моя в тот момент отказывалась примириться с судьбой и всеми силами пыталась восстать против нее. Я хотел жить, хотел встречать рассвет и вдыхать свежий утренний воздух, хотел мчаться навстречу новому и неизведанному, хотел смеяться и горевать, любить и ненавидеть, но впереди меня ожидал лишь мрак и леденящее спокойствие безмятежной пустоты… Воистину, только глупцы могут считать смерть отдохновением от мирской суеты, тот же, кто однажды заглянул ей в глаза, благодарит каждый миг, отведенный ему на этом свете.
Когда палач уже вскинул клинок, чтобы перерубить мою шею, кто-то из османских вельмож быстро подошел к султану, упал на колени и стал о чем-то горячо просить. Мурад тут же остановил казнь, и через несколько секунд я почувствовал, как сильные руки поднимают меня с земли.
– Падишах прощает тебя, неверный! – объявил знакомый голос, однако из-за перенесенных страданий и ран я никак не мог сообразить, где мне доводилось слышать его прежде. – Поклонись ему в ноги за оказанную милость.
Повинуясь приказу, я попытался сделать несколько шагов, однако силы уже оставили мое тело. Вдруг я почувствовал резкую боль, как будто кто-то со всей силы ударил меня по затылку. Свет померк, и я вновь провалился в бездонную пропасть небытия.
Очнулся я в холодном сыром подвале. Здесь меня окружала кромешная тьма, которую едва ли мог разогнать слабый отблеск факела, проникавший сюда через решетчатое окошко, вырезанное в подгнившей дубовой двери.
Я попытался встать, но боль сковала все мое тело и единственное, что мне удалось – хоть как-то приподняться на ослабевших руках и опереться спиной о влажную стену.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я внимательно осмотрелся по сторонам, одновременно силясь вспомнить все предшествующие моему заключению события. В углу темницы стоял деревянный табурет и небольшой письменный столик, кроватью здесь служила охапка соломы, а отхожим местом – треснувшее ведро, которое, судя по всему, не опорожнялось уже очень давно. Условия, далекие от идеальных, однако мне много раз приходилось видеть и слышать о местах, по сравнению с которыми теперь мне достались поистине царские покои.
Кое-как растянувшись на соломе, я сомкнул глаза, пытаясь представить свой дом в Патрах, свою семью и счастливую жизнь, которую мне уже никогда не вернуть обратно. Светлые картины прошлого сменяли одна другую. В какой-то момент мне даже почудилось, что страшная и неприглядная действительность отступает и рассеивается, оставляя место безмятежному спокойствию. Но это был всего лишь сон, из которого меня вырвал приглушенный гул шагов и чьи-то громкие голоса за дверью. Очнувшись, я стал прислушиваться, надеясь разобрать: не о моей ли судьбе идет речь, но сделать это оказалось невозможно – толстые стены темницы превращали слова в глухое эхо. Через несколько секунд послышался звон ключей и скрежет открывающегося замка. Дверь распахнулась, и яркий свет ударил мне в глаза.
– Оставь нас, – приказал один из вошедших.
Дверь медленно закрылась и мой гость, поставив масляную лампу на стол, сразу же обратился ко мне.
– Вот мы и встретились, Константин, – негромко сказал он на довольно хорошем греческом языке.
Я напряг свое зрение, пытаясь разглядеть лицо собеседника. Когда блик пламени выделил из тьмы широкое, улыбающееся лицо с кустистыми бровями и глубоко посаженными глазами, я радостно воскликнул:
– Михаил! Ты не представляешь, как я рад тебя здесь видеть!
– Не называй меня так, ради Аллаха, – с опаской обернувшись на дверь, проговорил османский вельможа. – Если не хочешь погубить нас обоих.
– Как пожелаешь, – пожал плечами я. – Однако я и так уже погубил себя и едва ли мне стоит бояться чего-либо еще.
Махмуд снисходительно посмотрел на меня.
– Печально видеть, что дух твой сломлен, а надежда угасла. Но ведь из любой ситуации есть выход. Вспомни, я сам недавно был в плену у сербского князя.
– Я бы не назвал это пленом, Махмуд, – решительно возразил я, дивясь, откуда у меня взялись силы на этот бессмысленный спор. – Георгий Бранкович очень сильно нуждался в тебе и относился со всем возможным почтением. Ты спал на мягких подушках и ел за одним столом с князем. Поверь, половина нашей армии с радостью оказалась бы на твоем месте. А вот моя жизнь сейчас едва ли потянет хотя бы на один, самый испорченный дукат.