Его рука такая горячая. И невозможно большая.
– Отпустите меня, – сквозь зубы процедила Оливия.
– Ваша светлость, – очень тихо добавил он. – Вы должны обращаться ко мне, как подобает.
Как подобает?! Он ждет от нее уважения, когда сам ведет себя как обычный хулиган? Оливия сердито посмотрела на него.
Герцог поднял ее подбородок. Мышцы ее шеи воспротивились этому. Где Джонз? Почему он не вмешивается?
– Ваша светлость, – так же тихо повторил Марвик. – Скажите это, миссис Джонсон. Я жду.
Она скорее плюнет ему в глаза.
– Неужели так себя ведут герцоги? – Ее голос неожиданно охрип. – Джентльмены – нет.
Его взгляд скользил по ее лицу, а лицо герцога сохраняло холодную безучастность.
– О да, – сказал он. – Вы действительно очень молоды. Очень молоды и очень глупы. Думаю, «девочка» – это самое подходящее слово для вас, миссис Джонсон. Скажите-ка мне, существовал ли когда-либо мистер Джонсон?
Оливия сжала губы, чтобы сдержать их дрожь. Пока он ее не отпустит, она больше не промолвит ни слова. Она ведь не знает, какие слова спровоцируют его еще больше.
Герцог приподнял бровь, и это просто потрясло Оливию, потому что оказалось первым живым движением на его холодном лице.
– Молчите? Но еще мгновение назад вы хотели мне сказать очень много. – Он положил большой палец на ее нижнюю губу, а затем с силой провел по ней. Оливия ощутила солоноватый вкус его кожи.
Этого не может быть. Оливии казалось, что она выбралась из собственного тела и наблюдает за этими невероятными мгновениями со стороны: герцог Марвик заигрывает с ней!
Он убрал палец с ее губы. А потом поднес его к своему рту. Попробовал ее на вкус! Их глаза встретились; его – невыносимо голубые, без искринки зелени или золота, которые нарушили бы их возбуждающую голубую насыщенность. По телу Оливии пробежало какое-то странное волнение.
Презрительно хмыкнув, Марвик уронил руку.
– Неповиновение, – проговорил он. – Его вкус меня не устраивает. – Он снова отошел от Оливии и взглянул на нее с неожиданным жестоким удовольствием. – Тем не менее. Исправление дерзких слуг всегда было одним из моих умений.
Так вот почему никто не хвалил красоту его телосложения, форму рта и блеск глаз. Безупречность не всегда прекрасна – порой она пугает.
– Ваша светлость… – шепотом заговорила Оливия, однако герцог перебил ее:
– Полагаю, никакого мистера Джонсона не существует. Вы краснеете, как девственница, мэм.
Оливия отвернулась и, глядя на стену, быстро произнесла:
– Прислуги уверяют меня, что вы никогда не были трусливым человеком, который жестоко обращается со слугами…
Его кулак впечатался в стену.
Оливия открыла рот. Ничего не вышло. Его кулак не достал до ее уха какого-то дюйма.
– Нет, я именно такой человек, – с горечью сказал он. – Или вы считаете, что вам приснился этот случай?
Оливия бросила на него испуганный взгляд. В его лице появилось что-то темное, презрительное. Герцог потянулся к выключателю газа, и опускающийся полумрак скрыл его.
Оливии хотелось убежать, но она не была уверена, что будут ли повиноваться колени. Дыхание давалось с трудом, воздух застревал где-то в горле. Так что же он за человек? Что за чудовище? Поскольку Оливия не видела ничего такого, что сделало бы ее бегство проявлением коварства, потому что весь пол был завален всевозможными…
Бумаги…
Как ей хотелось, чтобы голос не дрожал.
– Проще оставить меня здесь. В противном случае вам придется побеспокоить себя нападением на другую женщину.
– Должно быть, вы находитесь в очень отчаянном положении, миссис Джонсон, если хотите остаться на этом месте.
И снова она уловила в его голосе презрительные нотки. Но Оливия поняла, что это презрение относилось не к ней. Герцог хотел сказать, что только находящаяся в отчаянном положении может захотеть работать на него. А презирал он самого себя.
Такое отношение настолько не вязалось с ее представлением о Марвике (надменность, тщеславие, высокомерие), что Оливия смутилась. Она лихорадочно придумывала ответ.
– Я не осуждаю вас. – Какая ложь! – Спиртное и не то может сотворить с человеком…
Он резко рассмеялся.
– Но я трезв, мэм. И весь день был трезвым.
Оливия едва не вскрикнула. Если он был трезвым, бросая в нее бутылку, если он трезв даже сейчас, тогда алкоголь не имеет отношения к его порочности: зло – это его сущность.