— Когда бы? И нет, даже если он снова начнет настаивать, я откажусь. Не-а, пусть даже не пытается, достаточно того, что мы живем в одной квартире.
— Да почему? Ты уже не подросток, а ведешь себя, как маленькая. Что за юношеский максимализм?
— Вот именно! Я давно не ребенок, мне, черт возьми, двадцать четыре года, а он по-прежнему не оставляет попыток контролировать меня во всем.
Мои отношения с Кириллом давно стали извечной темой для споров с подругой. После аварии, в которой погибли наши родители, брата словно подменили. В то время папа владел небольшой торговой компанией. Кирилл уже два года трудился там же, помогая отцу, который хотел, чтобы дело стало семейным.
Трагедия заставила Кира взять на себя ответственность не только за бизнес отца, но и за младшую сестру. К тому моменту я еще не достигла совершеннолетия, поэтому брат оформил надо мной опеку, чтобы социальные службы не отправили меня в детский дом. Он полностью меня содержал, пока я оканчивала школу и училась в университете, но вместе с этим обеспечивал тотальный контроль над моей жизнью даже после того, как мне исполнилось восемнадцать. Видимо свалившаяся на брата ответственность ударила в голову. Никаких вечеринок и клубов, будь дома до девяти вечера, не надевай эту юбку, отчитывайся за каждый потраченный рубль. Стоит ли говорить о противоположном поле? Когда мой первый парень изъявил желание познакомиться с моим ненормальным родственником, решив, что я преувеличиваю масштаб трагедии… да что тут говорить? За ужином бедняга был подвержен настоящему допросу и сбежал, так и не дождавшись десерта.
Я сердилась и протестовала, но ничего не могла изменить. Я мечтала сепарироваться, но не могла дать отпор эмоциональному давлению со стороны брата, потому что полностью зависела от него. К окончанию университета наши и без того напряженные отношения совсем испортились, я не чувствовала поддержки и в каждом его действии видела лишь намерение подчинить меня себе. Нет, я не боялась его, но желания чем-то делиться и проводить вместе время не возникало. И первым же делом, получив работу, я отказалась от финансового обеспечения. Со временем опека ослабла, и я получила больше свободного пространства, но Кир по-прежнему хотел быть в курсе всего, что происходит в моей жизни. После моего категоричного отказа брать у него деньги, Кирилл открыл банковский счет на мое имя и несколько раз в месяц переводил туда какие-то суммы, чтобы я, с его слов, ни в чем не нуждалась. Ага, как же! Прекрасно понимая, что брат снова хочет контролировать мои расходы, я не брала оттуда ни копейки, обходясь зарплатой ассистента, пусть небольшой, зато своей. Именно на работе я чувствовала себя абсолютно свободной от братского надзора, а потому не собиралась идти на поводу у Кира и соглашаться на трудоустройство по его протекции.
— Полина, эта фирма принадлежала вашим родителям, она твоя не в меньшей степени, чем его, — никак не унимается Соколова. — Кирилл, я уверена, желает тебе лишь добра, только ты все упираешься и строишь из себя гордую и независимую.
— Не начинай, пожалуйста, — после упоминания родителей в моей душе снова начинают ворочаться тоска и скребущее чувство вины. — Не нужно пытаться причинить добро человеку, если он того не просит. Где там твое шардоне?
Ближе к полуночи я возвращаюсь домой. Водитель такси попался на редкость молчаливый, поэтому я рада, что мне не пришлось поддерживать беседу из вежливости. Отпираю металлическую дверь и бесшумно вхожу. По тому, что квартира погружена в кромешную тьму, догадываюсь, что Кирилл еще не вернулся.
— Вот и хорошо. Вот и славно, — говорю сама себе. — Я слишком устала для того, чтобы выносить сегодня твой мерзкий характер.
Автомобиль несется на бешеной скорости по трассе, обгоняет по встречной полосе плетущиеся в общем потоке машины.
— Папочка, пожалуйста, не делай так, мне страшно! — прошу я, вцепившись в обивку сиденья.
— Видишь, как я могу, дочка? — кричит отец, поднимает вверх руки и закидывает их за подголовник. Его запястья покрыты грязью и язвами, под отросшие ногти забилась земля. Отец до упора утапливает педаль газа и заходится лающим смехом.
— Прекрати! Тормози! Тормози! — плачу я и трясу его за плечо.
Папа продолжает хохотать и разворачивается ко мне. С ужасом смотрю в его белесые безжизненные глаза, вижу, как по виску стекает густая, вязкая кровь. Отец тянет руку к моему лицу.