Прошло несколько недель, и мы узнали, что маме в третий раз придется пройти курс лечения. Она сообщила нам тревожную новость беззаботным тоном, как если бы говорила о намерении сделать ремонт и поменять обои. Мама не захотела, чтобы я или отец сопровождали ее в больницу Уипс-Кросс, сказала, что поедет с матерью Карана. Случилось это в самый «неподходящий» момент: отец бывал в Лондоне наездами – из Франкфурта или Гётеборга по пути в Хельсинки. Каждый раз при встрече я думал об одном: при нем та блондинка или они расстались? Мама ждала отца с нетерпением, только ему удавалось подбодрить ее. Он всегда привозил какой-нибудь подарок – милый пустячок, яркую безделушку, они пили чай в гостиной, она брала его за руку и говорила: «Ну же, Гордон, рассказывай!» Мама задавала тысячу вопросов о работе отца. Как обстоят дела с концерном «Шелл»[31] и «Фольксвагеном»? Как решилась та или эта проблема, нашлись ли нужные консультанты? Иногда до следующего рейса времени было так мало, что отец не отпускал такси, на котором приехал из аэропорта.
У мамы был трудный период. Большую часть времени она проводила в кресле, я садился рядом, брал ее за руку, и мы молчали. Меланхолия не была свойственна маминой натуре, она не вспоминала ни свое прошлое, ни утраченную навеки семью. Всего только раз мама посетовала на то, что вышла на работу, когда мне исполнилось два месяца, и доверила воспитание единственного сына Дханье.
Однажды вечером я спросил, почему бы нам не вернуться вдвоем в Дели, она долго молчала, потом пожала плечами и принялась объяснять:
– Знаешь, сынок, думать стоит только о настоящем. Все остальное значения не имеет. Будущее людям неведомо, реально лишь настоящее. Жизнь – неумолимая болезнь, Томми. От нее не выздоравливают. Мы хотим, чтобы жизнь соответствовала нашим мечтам, всеми способами стараемся приручить ее, «оседлать», но неизбежно покоряемся, как взбунтовавшиеся рабы. Мы одержимы смертью, а думать должны о жизни. О каждом новом дне, потому что даже в завтрашнем уверенным быть нельзя. Единственная истина, в которую я верю, заключается в том, что мы с тобой живы и любим друг друга. Все остальное – иллюзия.
Мама улыбнулась, похлопала меня по руке и надолго замолчала. Она ко всему утратила интерес, перестала читать и смотреть телевизор. Я ходил за покупками, занимался счетами. Шадви мне помогала, а матери моих друзей старались не оставлять Фульвати одну. Они приносили еду, кормили маму, составляли ей компанию по вечерам.
Результаты следующих обследований оказались не слишком обнадеживающими, но и не катастрофическими, и мамин врач решил показать ее профессору, чтобы тот решил, стоит ли продолжать изматывающее лечение.
В конце октября мы отмечали Дивали – фестиваль огней, один из главных праздников для индийцев. Дивали символизирует победу добра над злом и ложью, подъем из духовной тьмы, олицетворяет победу Рамы и его вечную славу. В домах и на улицах горит свет – темноты не должно быть нигде, повсеместно зажигаются свечи и фонарики. В Дели мы объедались сластями, булочками, пирожками и пирожными, празднование длилось пять дней и пять ночей, в воздух взлетали тысячи петард, повсюду были развешаны гирлянды иллюминации, в каждом квартале устраивали свой, особый фейерверк. Увы, превратить Гринвич в индийский город не было никакой возможности. Мы праздновали Новый год в семейном кругу, в доме отца Джайпала – он был самым большим, – готовили изысканные блюда, а на третий вечер встретились в доме отца Карана, чтобы обменяться подарками, которые обязательно должны были быть неожиданными, любовно сделанными собственными руками или тщательно выбранными в магазине задолго до праздника. Нас было много, человек тридцать, так что «раздача слонов» занимала бо́льшую часть времени. Днем мы сплели десятки венков из тубероз и ноготков, вставили двести фитилей в терракотовые лампы. Тетушка Джайпала наливала в них осветленное масло с запахом ванили. Женщины надели праздничные сари, лучшие украшения и разрисовали руки хной. Шадви тоже была в сари – хотела сделать приятное отцу, но чувствовала себя неловко, несмотря на мои заверения, что ей очень идет этот наряд. Я купил в Саутхолле серьги, не золотые – позолоченные, Шадви сразу вдела их в уши, и мама улыбнулась, встретившись со мной взглядом. Я получил от нее в подарок деревянную раскрашенную статуэтку Ганеши, бога, приносящего счастье, а я преподнес ей книгу о замках Луары – она всегда мечтала увидеть эту красоту собственными глазами. Отец Карана пообещал, что следующим летом мы вместе отправимся во Францию, и мама вдруг расплакалась:
31