Существовал продуманный до мельчайших подробностей план «Б», но его применение означало бы, что уговорить Шадви не удалось.
Я поймал ее в четверг вечером в Гринвичском теннисном клубе. Мне наконец-то повезло – у тренерши образовалось срочное дело, после первого матча она покинула корт и побежала в сторону Бауэр-авеню. Шадви собрала мячи, зачехлила ракетки и пошла по Чарлтон-уэй, а я ринулся через парк, оказался на Мэйзхилл, подождал две минуты на перекрестке, вернулся на Чарлтон-уэй, сунул руки в карманы и нога за ногу побрел вперед. Шадви не могла скрыться, да и не пыталась.
– Ты меня избегаешь?
– Все кончено, Том. Твое поведение – это… это… Как ты мог так поступить с Джайпалом?
– Почему ты ничего ему не сказала?
– О чем? Между нами ничего не было, и я все время повторяла: не хочу, чтобы что-нибудь случилось. Ты не понял? Значит, ты тугодум.
– Могла бы предупредить, я бы не питал иллюзий.
– Ты был моим другом, лучшим другом, и все испортил.
– Вот и скажи мне, своему лучшему другу, как ты относишься к тому, что мужа тебе выбрал отец. Скажи правду, и клянусь, ты больше обо мне не услышишь!
Шадви снисходительно улыбнулась:
– Бедный мой Том…
Она отвела взгляд, словно хотела отодвинуть меня со своего пути, смахнуть, как пушинку с рукава, и ее лицо осталось невозмутимым. Меня не принимали в расчет, как ничтожную букашку, я мог затолкать назад свое смехотворное предложение. Мы шли рядом, совсем близко – как в лучшие времена, бледный вечерний воздух был пропитан туманом, а парк волшебно красив. Прощальный дар…
– Я любила тебя, Том, и сейчас люблю, но в реальной жизни мечты не сбываются. Ты мой друг, и я очень к тебе привязана, это чистая правда, но общего будущего у нас нет. Я знала, что однажды должна буду подчиниться воле отца. Ты жил среди нас, ты из наших и понимаешь, что избежать этого можно, только порвав с семьей. Навсегда. Мне невыносима даже мысль об этом. Я поступлю, как моя мать, и бабушка, и кузины, то же сделает со временем моя младшая сестра. И поверь, я счастлива такой участью.
Я забыл, что собирался предложить Шадви бежать со мной. Прощай, Канада… Я молчал, смотрел на нее, как полный кретин, и понимал, что вижу любимую последний раз.
В голове звучала мелодия «Братьев по оружию». Она была моей вечной спутницей, даже во сне. Я отдал бы все золото мира, чтобы избавиться наконец от мерзкого запаха гари, но увы… Электронный будильник показывал 23:24.
Экзамены на степень бакалавра я сдал – и совсем неплохо, так что сам удивился, отцу ничего не сказал, а он был так уверен в моем провале, что откровенно изумился, узнав правду. Поздравлений я не дождался, хотя отец был озабочен моим будущим.
– Ты знаешь, чем хотел бы заниматься?
Я мог ответить: «Еще как знаю!» – но промолчал, прибавив звук в телевизоре, и притворился, что увлечен «Инспектором Морсом»[35]. Отец пожал плечами и вышел, хлопнув дверью.
Наступил трудный период: за девять месяцев я должен был превратиться в атлета. Тяжелая задача, особенно для одинокого человека. Вокруг меня образовалась пустота. Дважды мы с Джайпалом встретились на улице, и оба раза он отворачивался и переходил на другую сторону. Так же поступал Каран. Все их братья, сестры, друзья и приятели на меня даже не смотрели, но и не задирали. Я превратился в невидимку, и мне пришлось учиться одиночеству. Впрочем, там, куда я собирался, друзья были не нужны, как и навязчивый запах горелого, поэтому я решил бросить курить и спустил последнюю пачку сигарет в сортир.
За три месяца до начала экзаменов у нас с отцом произошла очередная стычка. Большую часть времени мы жили как чужие люди. Он оставлял мне вполне достаточно денег и иногда спрашивал: «Тебе что-нибудь нужно?» — а я чаще всего ограничивался коротким «ничего». Однажды вечером, в воскресенье, я занимался у себя в комнате. Раздалась трель телефона, и я навострил уши, решив, что звонит отцовская пассия, но слов не разобрал. Через несколько минут он появился в дверях, жутко бледный, с дергающимся подбородком.
– Твой дед умер…
– Какой дед?
– Мой отец.
Я понятия не имел о существовании английского дедушки. С тех пор как мы переехали в Лондон, родители ни разу о нем не вспомнили. Оказывается, Уильям Ларч жил в Шеффилде, в доме престарелых, а теперь умер – в одиночестве.
35