— Помыть посуду?
— Сиди.
Грин мыл миски, звякал ложками, потом расставил их сушиться, сел и закурил. Иван от смущения смотрел в серые небеса за окном и думал.
Уже потом, когда собирались уходить, и Грин что-то искал в своей комнате, Иван приоткрыл дверь во вторую и заглянул. Из-за двери потянуло сандалом, пудрой и лекарствами, старым, непроветриваемым запахом; Иван успел заметить распухший диван в бархатной попоне с бахромой и ковер с багровыми и желтыми жирными цветами. Потом Грин тронул его за плечо.
— Интересуешься сложной бабкиной личностью? — спросил он с чуть заметной тенью насмешки. — Да, тут своего рода музей, угадал.
Иван покраснел и ничего не мог с этим поделать.
— Можно и не тайком, — сказал Грин. — Я уже сказал — любопытство штука нормальная. Нелюбопытны только дебилы.
Иван покивал. Ему было стыдно не столько от того, что он попытался подсмотреть кусок чужой жизни, сколько от того, что он на месте Грина переселился бы в бабкину комнату, слегка переделав ее по своему вкусу. Больше всего на свете Иван боялся сейчас, что Грин каким-нибудь образом догадается, об этих его мыслях.
Грин не догадался или не подал виду. Накинул ветровку, и они вышли из квартиры.
В церкви было… непривычно.
Иван не мог избавиться от ощущения участия в каком-то спектакле, в съемках фильма или чего-то в этом роде. От ощущения… сцены. Тут все было такое. Шоу. Эти образа, эти свечи, эта гулкая полутишина, эти поблескивающие в свете свечей позолотой и цветным стеклом вещицы, которым Иван не знал названия… Бабки в платках, сердитые, с поджатыми губами, посматривающие с молчаливым, но убийственным неодобрением… Грин.
Грин, который выглядел, пожалуй, театральнее всех, но был таким реальным, что Ивана брала оторопь.
Грин замер перед большим образом Божьей Матери. Его губы беззвучно шевелились и, Иван мог поклясться, слеза скользнула вниз по каменной скуле. Ему было наплевать на порицающих старух и на средневековые декорации. Грин снова находился не здесь — Иван дорого дал бы, чтобы понять, где. В раю? Или?..
Иван устал его ждать. Устал укладывать в голове Грина, истово молящегося полчаса подряд, украдкой смотреть на часы и неумело креститься. Поэтому, когда Грин очнулся, тряхнул головой и потянул Ивана за собой, тот пошел с наслаждением ребенка, которого, наконец, отпустили со скучного урока.
— Знаешь, — шепнул Иван с виноватым видом, — не слишком-то я… Как бы это… верующий стал.
Грин хмыкнул. Иван устыдился окончательно. А тут еще батя, товарищ или, может быть, наставник Грина, вышел навстречу — такой же театральный, как все тут, такой большой, бородатый, в облачении, таком же помпезном, как вся здешняя обстановка — и Ивану стало совсем уж неловко от непонятных причин, он смешался и растерялся.
— Товарища привел, Илья? — спросил батя.
— Ага, — сказал Грин, широко улыбнувшись. — Товарища. По оружию. В командировке были вместе, а теперь собираемся вместе чистить город от всяких тухлых гадов.
— Он тоже… видит? — спросил священник, выделив последнее слово.
Грин рассмеялся.
— Ничего он не видит, пока не покажешь. Вы ведь тоже не видели, пока я не показал, отец Николай. Что такого? Это у меня вроде дара или наказания — а остальным легче живется…
Иван не знал, куда деть глаза. Неловкость достигла пика; в церкви, казалось, стояла тропическая жара. Иван знал, что у него горят щеки, горят уши — и ему было до слез стыдно за собственный стыд. Он перестал прислушиваться к словам, очнувшись лишь, когда Грин отправился зажигать свечи.
Отец Николай смотрел строго и испытывающее, но в отсутствие Грина это, почему-то, не вызывало такой невероятной неловкости.
— Отец Николай, — сказал Иван, — а вы не думаете, что Грин — сумасшедший?
Священник помолчал, размышляя.
— Н-не думаю, — сказал он после длинной паузы. — Ты — Иван? Илья о тебе рассказывал… Так вот, Иван, я бы не называл Илью безумцем. Он… ты ведь, как большинство современных людей, если и веришь, то условно и на всякий случай? Тогда тебе будет сложно принять то, что твой друг — ясновидящий. То, что он наблюдает, выглядит ужасно… но это его удел, судьба, понимаешь? — и вдруг еле заметно улыбнулся. — Илья-бесобой… Он настоящий, Иван. В наше время живут единицы таких, как он. Илья видит первопричину зла.
Иван задумался. Зла он видел достаточно, и ему не казалось, что вампиры — основа чего бы то ни было. Осознавать их реальность было очень страшно и очень гадко, но, по самому большому счету, она ничего не решала. Мир с вампирами, если только суметь принять факт их существования как данность, до смешного мало отличался от мира без вампиров. С точки зрения Ивана, вампиры просто не могли творить больше зла, чем люди — а считать ли злом природные катаклизмы, вроде катастроф и эпидемий, он не понимал.