Лизбет неслась, не разбирая дороги, не думая о том, где ей повернуть. Налево, налево, снова налево... На бегу она отчаянно шептала:
- "Я бежала всю дорогу от Грозового перевала, а где не бежала - там летела на крыльях".
И вдруг преследователь оказался на ее пути. Лица его не было видно в полумраке.
- Лизбет, это ты? - проговорил он и протянул к ней руки. - Лизбет, я не сделаю тебе ничего плохого!
Лизбет оказалась зажатой в углу. Неужели враг заколдовал ее? Нет-нет, просто они случайно оказались в одной и той же комнате. Лизбет попятилась к стене, возле которой стояли стеллажи, а на полках были разложены разные инструменты
Лизбет схватила наугад первый попавшийся и швырнула в своего преследователя. Тот явно не ожидал от нее такой прыти. Как только он закрыл руками лицо, Лизбет опрометью выскочила из комнаты, стрелой пронеслась по Щелям и выбежала в коридор, уставленный геометрическими скульптурами. Повернув за угол, она бросилась к лестнице в один пролет, взбежала по ней до площадки, где стояли две одинаковые статуи - Лизбет считала их изображениями Хитклиффа: надменно вздернутый подбородок, в руке - трость. Деваться больше было некуда, и девушка спряталась за одной из этих статуй. Затаив дыхание, она стала ждать приближения заклятого врага.
Миновала, казалось, целая вечность, и вот в коридоре послышались тяжелые шаги. Немного помедлив, преследователь повернул к лестнице. Осторожно выглянув из-за статуи, Лизбет увидела, что ее враг шагнул на нижнюю ступеньку и начал не слишком проворно подниматься. Лизбет снова пряталась. Она в отчаянии считала его шаги - она знала, сколько ступеней в лестничном пролете. Когда преследователю осталось одолеть десять ступеней, Лизбет изо всех сил навалилась на статую. Та не сразу поддалась, но в следующее мгновение закачалась и накренилась. Лизбет чуть было не упала вместе с ней.
Грохнувшись на ступени вниз головой, статуя перевернулась раз, другой... Враг Лизбет выставил перед собой руки, чтобы защититься от удара, но не успел: по его рукам ударил постамент. Статуя подмяла его под себя. Только у подножия лестницы они разлетелись в стороны. Человек упал навзничь, а треснувшая статуя придавила ему ноги.
Лизбет не знала, что ей делать - бежать или остаться. В страшных снах ей никогда не удавалось одолеть своего заклятого врага. Неужели случилось чудо?
- "Ах! Он был просто в ярости! Что было бы, если бы ему удалось догнать меня!" - шептала она, прикрыв ладонями губы и осторожно спускаясь по лестнице. Человек лежал неподвижно, как мертвый. Неожиданная радость охватила Лизбет. После шести лет мучений и невыносимой скуки она легко победила своего врага. Игра не на жизнь, а на смерть оказалась такой увлекательной!
Вытащив из кармана ветхого платья одну из драгоценных свечек, Лизбет зажгла ее от газового рожка на стене и крадучись приблизилась к поверженному мучителю.
Язычок пламени осветил лежащего на полу человека. К своему изумлению и ужасу Лизбет увидела, что волосы у него не черные как смоль, а золотистые и лежат красивыми завитками. Ей было страшно, но она осмелилась подойти ближе... и дико вскрикнула. Перед ней лежал Даскин Андерсон, и все лицо его было в крови. Рыдая от горя, Лизбет выронила свечку. Та упала на пол и погасла.
Лизбет вся дрожала. В отчаянии она то вскидывала руки, то опускала. Развернувшись, чтобы убежать в сад под спасительные тернии, она тут же раздумала. Звериные инстинкты владели ею, она не соображала, что делает. Снова бросилась прочь, остановилась на пересечении коридоров, размахивая руками, как безумная. Бежать? Вернуться? Что же делать?
Внезапно в ее сознании проявились строчки:
- "Ну, нет же! Я не трусиха! Берегитесь же вы, а я ничего не боюсь!"
Редкие беззвучные рыдания сотрясли ее грудь. Она повернулась и пошла назад, к неподвижно лежащему на полу Даскину.
- Все... должно было... случиться... не так, - стонала Лизбет. - Он должен был прийти и спасти меня.
Она подобрала с пола свечку, снова зажгла ее и, присев около Даскина, попыталась столкнуть статую с его ног. Статуя не желала поддаваться. Но наконец, упершись локтями в пол, Лизбет ухитрилась приподнять ее и оттолкнуть в сторону.
Лизбет не имела ровным счетом никаких медицинских познаний и не знала, как помочь Даскину. Она протянула руку и провела пальцами по его щеке поначалу очень робко. Ощущение от прикосновения к другому человеку было таким странным и волнующим. Волнение постепенно отступило. Лизбет вспомнила, как впервые увидела Даскина на вокзале в Иннмэн-Пике, как он склонился к ней и сравнил цвет их волос. Она сжала в пальцах прядь своих спутанных волос и приложила к золотистому завитку Даскина - их волосы по-прежнему были почти одного цвета, но тогда Даскин был таким высоким... А теперь... теперь он, наверное, мертв. Она убила его.
Лизбет снова задрожала от ужаса, но потом поняла: нужно проверить, дышит ли он. Убедившись, что Даскин дышит, она радостно рассмеялась и задумалась о том, что же делать дальше. Правая щека Даскина была залита кровью и начала опухать. На лбу его зрела шишка. Подумав еще пару секунд, Лизбет вскочила и помчалась в сад. Там она наполнила миску водой из фонтана и вернулась к Даскину. Он по-прежнему лежал, не шевелясь. Оторвав от подола юбки полоску ткани, Лизбет смочила ее в воде и приложила ко лбу Даскина. Даже сейчас, когда лицо его было разбито, он казался ей немыслимо красивым.
- Но все не может закончиться счастливо, - бормотала Лизбет. - Как в "Грозовом перевале", наши дороги должны разойтись.
ЖЕНЩИНА В ЧЕРНОМ
Грегори прождал три часа в комнате, принадлежащей Человеку в Черном, тесной полутемной каморке, где стояли только два деревянных стула. Судя по всему, понятие комфорта Верховному Анархисту было чуждо, но Грегори мучило не отсутствие роскоши: за дверью комнаты его стерегли двое Превращенных, и он уже не мог понять, кто он - гость или пленник. Он думал о том, не суждено ли и ему в самом ближайшем времени жуткое превращение. Впервые Грегори лицом к лицу столкнулся со страшной реальностью того, как действовали на практике те догматы, которые он исповедовал. Одно дело разглагольствовать о превращении людей в богов, а совсем другое перспектива напрочь лишиться собственной свободы воли. Это наполняло Грегори невыразимым страхом.