Когда он наконец посмотрел на нее, Эмили на один предательский миг почувствовала, что может полюбить Джо Хэйеса, если он правильно разыграет свою карту. Предательский потому, что она никогда толком не умела играть в карты.
– Эмили, милая, послушай, – сказал Джо. – Мы сейчас находимся в первой главе нашего романа, во что бы он потом ни превратился. Что касается меня, я хочу посмотреть, в какую сторону повернет сюжет. Все, что случилось в прошлой книге, интересует меня лишь постольку, поскольку благодаря этому ты стала такой потрясающей женщиной, какой мне кажешься.
Эмили широко улыбнулась, завернулась в простыню и поднялась, оставив голого Джо лежать на постели.
– Ух ты, – сказала она, не оборачиваясь. – Я стараюсь держать себя в руках, господин преподаватель английского, но это едва ли не самая гладкая фраза из всех, что мне доводилось слышать. Впрочем, надеюсь, это не просто фраза, Джо. Понимаешь, сейчас почти весь мой мир – это Натан Рэнделл. Этот мальчик – мое сердце и душа, и мысль о том, чтобы впустить туда еще одного человека, человека, чье присутствие, скорее всего, в той или иной степени отразится на нем.
– Это не фраза, Эм, – уверенно сказал Джо. – И тебе решать, какая часть наших отношений будет проходить на глазах у Натана, если он вообще будет о них знать. Ты разыгрываешь эту игру.
– Что ж, если ты ставишь вопрос таким образом…
Эмили не договорила и развернулась к нему. Простыня полетела на пол, и она предстала перед ним в солнечном свете, обнаженная, захваченная чувственностью этого мига. Такой раздетой, такой уязвимой она не стояла ни перед кем уже долгие годы. Ее переполняли страх и свобода. И она упивалась ими.
Эмили сделала два шага вперед и прыгнула на кровать, принялась подскакивать и смеяться, возясь с Джо. Он целовал ее, ласкал ее лицо, и они занимались любовью до тех пор, пока завтракать не стало слишком поздно, а обедать – слишком рано.
В воскресенье утром, после завтрака, Натан убежал на двор играть в большой песочнице – этот сюрприз отец сделал ему к его приезду несколько недель назад. Песочница была в форме дракона. Точнее, она являла собой большую пластмассовую версию Смычка, тощего хлопотливого дракона из «Обманного леса», который, словно громадный сверчок, извлекал мелодию из своих крыльев, потирая ими друг о друга.
Смычок был желто-зеленый, с темными крыльями и ярко-оранжевой чешуей на брюшке. Но у Смычка-песочницы не было оранжевого брюшка. На месте брюшка у него была здоровая дырка, наполненная песком Пластмассовый дракон лежал, на спинке, распластав малюсенькие крылышки, а Натан Рэнделл играл в его наполненном песком пузике.
Томас смотрел на сына из окна над раковиной, моя посуду после завтрака. Утром все было в порядке, ни намека на кошмары прошедшей ночи. Мальчик ни разу не заговаривал о Дичке, и все же Томас не мог отделаться от ощущения, что в душе Натана что-то происходит.
Может быть, этим кошмаром подсознание Натана пыталось избавиться от Дичка. За ненадобностью в таком воображаемом друге, или что-то в этом роде. Томасу хотелось в это верить – это изрядно облегчило бы его собственную совесть. Но ему показалось странным, что Натан не завел об этом разговор. Прошлой ночью он был перепуган, просто в ужасе, и Томас не мог его винить. Надо же такому присниться – Дичка… в общем, убили. В приступе легкомыслия он мог бы списать этот сон на то, что мальчик слишком много смотрит телевизор, но дело не только в этом.
Сестра Маргарет права. Не надо им было уходить от доктора Моррисси. Казалось, он вполне спокойно пережил их развод, и врач то же самое сказала. Но Эмили и Томас так хотели этому верить! Его сын – замечательный, здоровый, смешной маленький мальчик, наделенный живым воображением. Учитывая все то, что могло пойти не так во время и после беременности, то, сколько подводных камней нужно избежать в течение первых нескольких лет жизни, им очень повезло.
Очень посчастливилось.
А потом из-за того, что они больше не могли жить друг с другом, Томас и Эмили разрушили эту идиллию. Томасу даже помыслить об этом было тошно, но с прошлой ночи он никак не мог заглушить голосок, который твердил, что они с Эмили в некотором роде испортили Натану жизнь.
Возможно, навсегда.
Навсегда – это страшно долго.
Внезапно он понял, что едва не плачет.
«Господи, – подумал он. – А ну-ка возьми себя в руки».
Люди каждый день разводятся. И в большинстве случаев дети у них вырастают счастливыми и здоровыми. Может быть, они что-то и теряют, но некоторые вещи – ссоры, враждебность, родительские крики – не такая уж и большая потеря.
«Наверное, это мне пора к психологу», – сказал он себе.
Мысль была невеселой, но никуда от нее не денешься. Как не денешься и от чувства вины, которую всколыхнул кошмар Натана. Несмотря на боль и гнев, которые могло породить это решение – все равно что разворошить пчелиный улей, – Томас решил поговорить с Эмили о психологе, когда вечером завезет к ней Натана.
Он домывал последнюю тарелку, когда зазвонил телефон.
– Слушаю.
– Привет, это Франческа.
– В воскресенье? – осведомился Томас. – Кто умер?
– Никто не умер. Я знаю, что сегодня выходной, но дело важное, – ответила она. – Вчера вечером мне позвонил Хорхе с «Фокса» по поводу моего не слишком тонкого намека на художественную экранизацию «Обманного леса».
– Ну? – спросил Томас, уже взволнованный. Франческа никогда не занималась работой на выходных – это шло вразрез с одним из ее основных правил. Плохие новости подождали бы до понедельника, так что новость должна была быть очень, очень хорошей.
– Как ты отнесешься к тому, чтобы слетать в Лос-Анджелес? – спросила она.
«Лос-Анджелес? Только не сейчас, – подумал он. – Не выйдет. Сперва Натан».
– Когда?
– Завтра в десять пятнадцать, вылет из «Кеннеди», – уверенно ответила Франческа. – Я уже взяла нам билеты.
– Постой-постой, – сказал Томас. – Чего ради? Они заинтересовались, или мы летим закинуть удочки?
Франческа вздохнула, ее радостный щебет сменился почти укоризненным тоном.
– Им по душе идея о том, чтобы сделать художественную экранизацию «Обманного леса», Ти-Джей, – сказала Франческа, и он в кои-то веки не поправил ее, молча дожидаясь «но». – Но… их нужно поуговаривать. У Хорхе просто не хватает воображения представить, как будут выглядеть живьем кое-какие из наиболее фантастических моментов.
Теперь настала очередь Тома вздыхать, и сделал он это громко и закатил глаза.
– Это ведь все полноценное фэнтези, Фрэнки, – рявкнул он. – Они что, хотят сделать из них всех людей, только загримировать кое-как?
Ответа не было.
– Нет уж, – сказал Томас. – Или все, или ничего.
– Черт побери, Томас, сколько лет прошло, прежде чем возникли хотя бы мысли о том, чтобы снимать живьем «Властелина Колец»? Мир, который ты придумал, полон немыслимых вещей, – сказала она. – Не наседай на Хорхе слишком сильно. Они хотят взяться за это, но ты должен предоставить им некоторую свободу действий.
– К черту свободу действий, – отрезал Томас – Я никому ничего не должен. Просто спроси их, смотрели они «Бесконечную историю» или нет, и напомни, что этому фильму сто лет в обед. Эти люди что, совсем не следят за новинками в их собственной индустрии?
– Послушай, им ведь понравилась идея, правда? – сказала Франческа. – Нужно только убедить их в том, что ее можно осуществить, показать им твое видение всего этого. И Хорхе действительно говорил по делу, честное слово. Ну взять, к примеру, хотя бы ту сцену, где Боб Долгозуб нападает на мистера Тилибома в краю Колокольчиков и Свистулек, или где шакал Фонарь берет в плен лесных стражей, чтобы напасть на Обманный лес. И как, скажи на милость, снять это так, чтобы вышло правдоподобно?
Томас молчал. Примеры были хорошие, ничего не скажешь. Создать убедительного мистера Тилибома – задача непростая. Этот малый, в сущности, не что иное, как большой цветной колокольчик с руками, ногами и лицом, чей звон соответствует его настроению. А край Колокольчиков и Свистулек, отдаленная часть Обманного леса, откуда он родом, точно потребует применения определенного вида мультипликации. Но компьютерная мультипликация с этим справится. ИЛМ, «Пиксел» и «Диджитал Домейн» и не с таким справлялись.