Глава 3. Крайность
Спор гениев уже заходил в тупик. «Большая горесть – это большая горесть! Разве можно допустить большую горесть! – кричали в дортуаре утанисты. – Совершить большую горесть – значит пойти на крайность!» Подслушивающий Тир понял, о чём идёт речь: в далёкие времена Миром правил король Больших Горестей, допускавший крайность. И когда из дортуара донеслось: «Но кто? Кто пойдёт на такое?», – Тир выступил из полумрака коридора в свет дортуара и сказал неожиданное для своих учителей: «Я». Гении оторопели. Они ещё надеялись найти другое решение, но, увидев возможного исполнителя, рискнули. Впервые прозвучало слово «цена». Цена это или не цена за торжество Утании? Но тотчас отмели всяческий торг как неуместный, уничтожающий сам смысл Утании, ведь даже, если прикинуть на неких виртуальных весах все мелкие горести неумеющих думать и эту, так необходимую теперь большую горесть, итог был в пользу крайности.
Началась длинная дискуссия, во время которой неоднократно подкрадывались с верёвками антиутанисты. Они хотели связать раскричавшуюся молодёжь, уволочь её всю под замок в тёплый, полный еды дворец, и продержать там до прилёта короля Мелких Горестей. Но, столкнувшись со смелым Тиром, ретировались. Дискуссия утанистов закончилась. Они приняли решение пойти на крайность (другого выхода нет). Новому соратнику Тиру (кто-то назвал его ласково Тиранчиком) дали поручение совершить большую горесть, сделав её как можно меньшей.
Тир собрал коллектив неумеющих думать и повёл их к дворцу, где сидели гении-заложники, охраняемые антиутанистами. И произошла между ними схватка, в результате которой были перебиты насмерть не ожидавшие такой негениальности бывшие приближённые короля Мелких Горестей. Так случилась на этом веку впервые большая горесть. Вдовы и дети антиутанистов рыдали над трупами, вызывая в Мире жалость и скорбь.
Тир возвратился с победой и освобождёнными заложниками. Но никто, кажется, не был рад им: сидели бы и дальше под замком, ведь не в какой-то яме, а в тёплом дворце и с трёхразовым питанием! Весь Мир сбежался, в ужасе глядели на трупы. Утанисты поклялись, что больше никогда-никогда не пойдут на эту проклятую крайность.Из старых записок
«Я расскажу тебе всю повесть
души истерзанной моей»
(А.Апухтин)«Нужно преодолеть в себе отвращение к листу чистой бумаги… и писать каждый день, регулярно, не дожидаясь вдохновения» (В. Катаев «Трава забвения»). Интересно, что у меня вид чистого листа не вызывает отвращения, скорей, наоборот. А вдохновение – моё постоянное состояние, можно сказать. Беда в другом: обстоятельства жизни мешают «писать каждый день, регулярно». На службу надо тащиться из последних сил!
Но, как выяснила с годами, ни к какой профессии я неспособный человек, никакая профессия мне не дорога и не представляется сколько-нибудь существенной. Для меня все профессии, которые нужны для того, чтобы что-то изготавливать, ремонтировать, регулировать, строить и продавать – не интересны. Я готовлю себя для другого, большого и важного дела, которому посвящу жизнь. Я закручиваюсь, как пружина, накапливая силы, и в какой-то момент стану раскручиваться на полную катушку. Цель моя – писательский труд. Но пока, увы, нахожусь на стадии отвергнутого всеми Мартина Идена. Впрочем, надежда есть – в будущем всё совершенно изменится. Обманываю себя и близких тем, что мне нужны деньги и популярность, но понимаю: работаю не ради вознаграждения. Как стану переводить на деньги, мало кажется! И всегда будет мало. Потому, что это измеряется не деньгами. Поверхностная слава тоже не нужна.
Видно, срочно надо искать вечернюю или ночную синекуру. На службе я до такой степени рассеянна, думаю о своём: вчера чуть с перекрытий не упала. В нарядах опять путаница (мои работяги взвыли жалобно). С управляющим был нелицеприятный разговор: «Мы вам создали все условия как молодому специалисту!» Ох, надоело!
Можно было и раньше заподозрить нечто подобное, ведь всё моё студенчество прошло не только в изучении физики, математики и других точных наук, которые постигались в тоске, а в радостном писании стихов ко всем праздникам и с праздником в душе. А пока сидела с дочкой в декретном отпуске, написала целую повесть про работу в стройотряде… А недавно, уже работая на стройке, сочинила цикл новелл про стройку. Но дошла уже и до романа… Он тоже, можно сказать, про стройку, вернее про перестройку, которой я жажду сама, и жаждет мой главный персонаж.
В моём романе «Ной – сын Ноя» (кстати, такая глупость называть персонажей близкими себе именами) есть, как я считаю, современная мысль, ради которой и написана эта вещь, для меня огромная, целых тридцать пять страниц на машинке. Молодому человеку должно быть позволено строить мир по своим чертежам, по своему разумению. Во время и после Октябрьской революции именно молодые командовали целыми дивизиями, руководили стройками века, вершили судьбы. И хотя о направлении их деятельности можно спорить, в итоге выковалось целое поколение волевых людей. В наше время молодёжь – заведомо потерянное поколение. Нас могут распекать, как детей, плохо выучивших урок. Да, мы и сами наплевательски относимся к делу, потому что целиком нам его не доверяют. А молодости свойственен максимализм. Мы хотим: либо – всё, либо – ничего. Наше поколение хотят задавить в зародыше. Этот ковчег устарел. А, если бы сейчас старики отошли сами от руля и позволили нам взяться за дело, мы бы отыскали верные ходы и новые решения. Многое в стране пора перестроить, но сделать это надо с пользой для народа и безо всяких революций, без крови, без ужасов и без потерь. Неужели это невозможно? Но старики упрямы. Самое простое для них – не рисковать, считая молодых неопытными (будто опыт добавляет ума!) или сплошь экстремистами, но таковыми их делает безделье и недоверие. Мой герой, молодой Ной, хочет преобразовать ковчег, раздвинув его границы, дать истинную свободу его обитателям. 1973 год.