В то весеннее утро решение волновавшей отца О'Брайена проблемы было найдено, когда он, просматривая за утренним чаем лежавший на его кровати свежий номер «Дублин-пресс», случайно натолкнулся на интересное объявление.
Комната отца О'Брайена служила ему и кабинетом, поэтому в ней был установлен телефон. О'Брайен набрал номер; на второй звонок ответил организатор группы, о предстоящем паломничестве которой сообщалось в газете. Организаторы были рады желанию О'Брайена присоединиться к группе. После этого О'Брайен отправился к епископу ордена.
– Мне нужен жизненный опыт, Фрэнк, – сказал он. – Здесь я ни на минуту не могу отойти от телефона. Мне нужен покой, мне нужно время, чтобы творить молитвы. Если вы сможете обойтись без меня, я бы хотел совершить паломничество.
Глава ордена бросил взгляд на схему маршрута паломников и кивнул.
– Идите, Дермот. Благословляю вас. Помолитесь там за всех нас.
Паломники должны были отбыть через неделю. Отец О'Брайен решил, что ему нет нужды просить разрешения и у совета ИРА. Если он вернется с хорошими вестями, то тем приятнее будет сюрприз, если же нет, то незачем и беспокоить совет ИРА. Письмо в Лондон он послал экспресс-почтой; через двадцать четыре часа оно будет в Лондоне, а в течение трех дней попадет в ливийское Народное бюро (так ливийское правительство называло свои посольства). У тех, кто послал ему вызов в Триполи, будет достаточно времени для подготовки.
Паломничество началось с мессы и молитв в ирландском храме Нок. Из храма паломники двинулись в аэропорт Шэннон, где сели на самолет, вылетавший чартерным рейсом в Лурд, в предгорья французских Пиренеев. В Лурде отец О'Брайен незаметно отделился от толпы паломников и пересел на ожидавший его в том же аэропорту небольшой самолет, который через четыре часа приземлился на Мальте, в городе Валлетта, где О'Брайена встретили ливийцы. Они посадили его на роскошный реактивный лайнер, и всего через двадцать четыре часа после того, как отец О'Брайен вылетел из аэропорта Шэннон, он оказался на небольшой военной базе возле Эс-Сидера. Здесь его приветствовал как всегда любезный и обходительный Хаким аль-Мансур.
Отец О'Брайен должен был скорее возвращаться в Лурд, чтобы снова присоединиться к паломникам, поэтому на этот раз встреча с полковником Каддафи не состоялась. В сущности, такая встреча даже не планировалась, а переговоры и последующую операцию было поручено провести одному аль-Мансуру. О'Брайен и ливиец разговаривали в комнате, специально выделенной для них на территории базы. Комнату оберегали личные телохранители аль-Мансура. По окончании переговоров О'Брайену удалось несколько часов поспать, а потом он проделал обратный путь через Мальту в Лурд. О'Брайен был в приподнятом настроении. Если планы, о которых ему рассказал ливиец, воплотятся в жизнь, это будет огромной победой ирландского дела.
Через три дня Хаким аль-Мансур был удостоен чести поговорить лично с великим вождем. Как обычно, ему было приказано незамедлительно прибыть туда, где в этот день остановился Каддафи. После прошлогодней бомбардировки ливийский вождь стал еще чаще менять место и все больше времени проводил в пустыне, примерно в часе езды от Триполи.
В тот день Каддафи был в том расположении духа, которое аль-Мансур про себя называл «настроением бедуина». Великий вождь в белом халате возлежал на подушках в большом, изысканно украшенном шатре, разбитом в одном из его лагерей в пустыне. Как обычно, он внешне лениво и невнимательно слушал доклады двух министров, которые сидели перед ним, по-турецки поджав ноги. Нервничавшие министры, исконные горожане, очевидно, предпочли бы сидеть за своими столами, но раз великий вождь так решил, то все должны были расположиться по-турецки на разложенных на ковре подушках.
Когда вошел аль-Мансур, Каддафи жестом пригласил его сесть в стороне и ждать своей очереди. Потом он отпустил министров, отпил глоток воды и предложил аль-Мансуру доложить о своих успехах.
Аль-Мансур докладывал коротко, по существу, без преувеличений и без красивых фраз. Как и любой другой из окружения великого вождя, перед Муамаром Каддафи он испытывал благоговейный трепет. Люди всегда благоговеют перед загадочными личностями, особенно если эта личность одним мановением руки может приговорить тебя к смертной казни. Впрочем, в том, что Каддафи был загадкой, не сомневался никто.
Аль-Мансур знал, что многие иностранцы, особенно высокопоставленные американцы, считают Каддафи безумцем. Он же, аль-Мансур, верил, что психика у Муамара Каддафи в полном порядке. Сумасшедший не смог бы единолично править этой расколотой, неспокойной страной все восемнадцать лет.
В сущности, Каддафи был искусным и тонким политиком. Конечно, он допускал ошибки, особенно если речь шла о мире за пределами его страны и о его, Каддафи, месте в этом мире, и был убежден, что он – одинокая суперзвезда, стоящая в центре всемирной сцены. Он искренне верил, что его бесконечные бессвязные речи с благоговением слушали многомиллионные «массы» во всем мире; а в этих речах он призывал «массы» сбросить свои правительства и признать его неоспоримое лидерство в деле очищения Ислама в полном соответствии с откровениями Аллаха, ниспосланными лично ему. В его окружении никто не осмеливался возражать.
Правда, и во всей Ливии никто не смог бы бросить ему вызов, никто даже не помышлял об этом. Каддафи полагался на советы очень узкого круга доверенных лиц. Министры могли приходить и уходить, но реальная власть оставалась в руках этих доверенных лиц, если только кого-то из них Каддафи не начинал подозревать в измене. Немногие из них имели более или менее четкое понятие о том странном мире, который назывался «за рубежом». В этом главным специалистом был Хаким аль-Мансур, учившийся в британской частной школе. Аль-Мансур знал, что Каддафи питает к нему слабость. На то были свои причины: когда-то руководитель зарубежных операций Мухабарата доказал свою преданность Каддафи, собственноручно ликвидировав трех его противников в их европейских норах.
Все же с диктатором-бедуином нужно было быть очень осторожным. Многие из его окружения злоупотребляли цветистой лестью. Аль-Мансур полагал, что Каддафи не против лести, но воспринимает ее с долей иронии. Сам он всегда разговаривал с Каддафи с почтением, но никогда не пытался его обмануть. Аль-Мансур тщательно подбирал слова и, разумеется, никогда не говорил всю правду – это было бы самоубийством. Однако он был уверен, что за мечтательной улыбкой и почти женственными медленными жестами Муамара Каддафи скрывается искреннее желание знать правду.
В тот апрельский день 1987 года Хаким аль-Мансур сообщил великому вождю о визите ирландского священника и о результатах их переговоров. Во время пространного доклада один из личных врачей Каддафи на столике в углу шатра приготовил микстуру, налил ее в крохотную чашечку и предложил вождю. Каддафи выпил лекарство и отпустил врача. Тот тщательно уложил медикаменты в сумку и через несколько минут ушел.
Хотя после разрушительной бомбардировки его дворца американской авиацией прошел почти год, Муамар Каддафи еще не вполне пришел в себя. Изредка его мучили ночные кошмары и приступы гипертонии. Врач давал ему слабое седативное средство.
– Он принял наше условие, пятьдесят на пятьдесят? – спросил Каддафи.
– Священник передаст наши условия, – ответил аль-Мансур. – Я уверен, что совет ИРА согласится.
– А ликвидация американского посла?
– И это тоже.
Каддафи тяжело вздохнул – так вздыхают те, на плечи которых возложено слишком много тягот мира.
– Этого мало, – протянул он. – Нужно больше. В самой Америке.
– Поиски продолжаются, ваше превосходительство. Но проблема остается. В Британии существует ИРА, которая свершит возмездие, отомстит за вас. По вашему повелению неверные станут уничтожать неверных. Это была блестящая мысль…