– Тебе суждено жить! – сказал Минскер таракану. – Однако не полагайся целиком на судьбу.
Герц Минскер прошел в свою комнату. Броня постаралась устроить все как можно лучше, но мебель была дешевая, обшарпанная. На обивке дивана красовалось большое пятно. На столе стояла фотография детей Брони – Кароли и Юзека. Личики обоих словно обвиняли Минскера. Весь день твердили: «Ты отнял у нас маму». Кароля и Юзек оказались теперь в Варшавском гетто и носили желтую звезду.
Минскер обычно говорил себе, что вот так все грехи человека будут явлены в геенне. Куда ни глянь, повсюду картины его проступков и страданий, ими причиненных.
Он лег на диван, прислушиваясь к движениям внутри. Страсти, огорчения и страхи клокотали в нем, словно некая машина. Он приложил два пальца к правому запястью, мгновение прислушивался, глядя на циферблат наручных часов. Сердце билось слишком быстро. И временами словно пропускало удар. Вместо шестидесяти ударов в минуту – девяносто. Как всегда, навещая Минну, он изрядно угощался деликатесами – пудингами, компотами и пирогами – и чувствовал в желудке дискомфорт. Вдобавок начинала болеть голова. Он искоса глянул на фотографию: «Не могу больше. Скажу ей, чтобы убрала ее в ящик».
Мысли толкались в мозгу, словно норовили проникнуть в сознание, и Минскер, как сторонний наблюдатель, следил за их усилиями. Что сию минуту делала Мира? А как насчет Лены? Он принялся высчитывать, сколько лет сейчас Лене. Восемнадцать. Взрослая совсем. Может, и не девушка уже? Коварная мысль мелькнула в голове – она словно выскользнула из тисков, которые ее удерживали, ловко нанесла урон и опять спряталась, точно проказник-домовой. Да, вот так же, как Минскер обходился с чужими дочерьми, другие обошлись с его дочерью. Кто знает? Может, ее изнасиловали нацисты? Или, может, все случилось добровольно. Но что такое – родное дитя? Что такое взаимоотношения поколений? Тела всегда оставались порознь. Даже собственное тело – чужой, враг.
Герц услышал, как открылась входная дверь. Пришла Броня. Зашуршала пакетами и свертками. Она все купила к ужину, наверно, сторговалась где-нибудь в магазине.
Донесся ее голос:
– Дорогой, ты дома?
«Вот все, что мне требуется при всех моих бедах, – дорогой!» – мысленно рассмеялся он и откликнулся:
– Да, я здесь!
Броня вошла в комнату – блондинка выше среднего роста, стройная, волосы растрепаны, в светлом платье, за день помятом и в пятнах. От жары, работы и тревог лицо ее казалось усталым. Она похудела и выглядела моложе своих лет. Словно до предела утомленная девушка. Герц окинул ее взглядом знатока: настоящая красавица – белокурая, голубоглазая, с безукоризненными руками и ногами. Ни единого изъяна в фигуре. Только под глазами синие круги, и все существо выражало усталость, досаду, разочарование.
– Ну, как все прошло? – спросил он.
– Не хочу говорить об этом. Мне надо ненадолго прилечь. Я просто валюсь с ног.
3
Герц поднялся с дивана, и Броня тотчас легла. Лежала едва дыша, словно совсем без сил.
Он отошел к туалетному столику, сказал:
– Работа на фабрике не для тебя.
– А что тогда для меня? Оставь меня в покое!
– Может, что-нибудь сделать?
– Ты купил мясо?
– Да, оно в холодильнике.
– Я думала, ты забудешь. Тогда, может, накроешь на стол? С другой стороны, лучше ничего не делай. Я сама. Только минут пять отдохну. Слов нет, что творится в подземке. Просто чудо, что я вышла оттуда целая-невредимая. Есть новости из Польши?
– Нет.
– А письма для меня?
– Тоже нет.
– Знаешь, я встретила там одну женщину, так она регулярно получает письма. Посылает посылки, и они доходят. Ты не поверишь, но она знала Владека.
– Как? Впрочем, не важно.
– Когда-то она работала у его отца. Показала мне, что делать.
– Не ходи туда больше.
– Если я не приду, сегодняшний день мне не оплатят. Там профсоюзов нет. Мастер – жуткий тип. Орал на меня. Чуть не ударил. По крайней мере, я теперь знаю, что такое фабрика.