Чтобы разобраться в структуре, чтобы различить основу ткани событий, для этого он был готов на все — лгать, обманывать, очаровывать, воровать, принуждать, унижаться перед кем угодно и каким угодно образом, нарушать любую из Десяти Заповедей плюс Одиннадцатую (Не Дай Себя Сцапать). Да и нарушал их почти все — в ходе исполнения служебных обязанностей.
Возраст — тридцать три года, рост — шесть футов полтора дюйма, вес — сто восемьдесят семь фунтов, физическая форма — отличная. Разведен. Бывшая его жена, прелестная девушка с Луны, из купола Фриско, имела гибкое тело пловчихи, узкий разрез темных глаз, большую грудь и белокурые волосы, собранные обычно в высокую прическу — тип, никогда не оставлявший Уинтера равнодушным. Каждую свою фразу она украшала жаргоном, лунным по происхождению, но распространившимся со скоростью эпидемии: «Я от тебя торчу, сечешь? Только спать хочется — крыша едет, без понта. Надо давануть минут шестьсот».
Очаровательная, легкомысленная, неизменно веселая, она — увы! — не страдала избытком интеллекта, так что брак распался. Уинтер любил женщин, но только как равных. Одна из его пассий — из той же самой, естественно, тощей грудастой породы — съехидничала как-то, что он и сам, пожалуй, не устроил бы себя в качестве равного.
Титанианская фея с этой задачей справилась.
Один день синэргии, а расхлебывай потом всю жизнь.
Уинтер только что вернулся с Венуччи, где собирал материал по местному феминистическому движению. Вернулся в шоке, тем более сильном, что кровавая стычка в куполе Болонья казалась совершенно лишенной смысла. Произошла эта стычка вечером предыдущего дня, предыдущего — это значит предшествовавшего Дню, Который Изменил Его Жизнь.
Квартира Роуга занимала целый этаж ротонды Beaux Arts [15], комплекса, выстроенного в старом эдвардианском стиле, с панорамными окнами, каминами, а главное — толстыми стенами, защищавшими творцов друг от друга. В надежной звукоизоляции тонули и жалобные вопли колоратурных сопрано, пытающихся совладать со своими колоратурами, и электронное громыхание «Галактического гавота в соль миноре», и безостановочное бормотание какого-то типа, диктовавшего оксфордский словарь английского языка для перевода его на новояз.
Берлога была старомодной и в точности соответствовала вкусам Уинтера
— просторная гостиная с георгианской мебелью, маленькая кухня, умывальная комната с огромной шестифутовой ванной, две спальни — одна большая, другая
— совсем маленькая. Маленькая спальня аскетичностью своей походила на монашескую келью, а большая — на бардак, такой беспорядок царил в этой комнате, превращенной в студию. Стены ее были увешаны полками с книгами, пленками, кассетами, компьютерными программами: здесь же стоял стол, размерами подходивший для какого-нибудь конференц-зала, но исполнявший роль письменного, а также компьютер, тот самый, с которым Уинтер имел телепатическую связь — прекращая работу с ним, нужно было обязательно проверить, заблокирован ли вход, иначе машина писала без разбора все, о чем думал ее хозяин. Ну и, конечно, кипы бумаги, груды чистых кассет, на полу — вороха старых статей, и, словно змеи, заждавшиеся Лаокоона и его сыночков, извиваются какие-то драные пленки.
Ошарашенный и мрачный, Уинтер не стал распаковывать дорожную сумку и даже не переоделся — хотя лайнеры Алиталии не слишком-то знамениты своей чистотой. Вместо этого он вооружился бутылкой виски, уселся в гостиной на диван, закинул ноги на кофейный столик и принялся доводить себя до невменяемости — чтобы хоть немного очухаться. Вчера вечером он убил человека — впервые в жизни.
Чаще всего поворотные моменты судьбы — это действительно моменты, события буквально секундные. Схватка, перевернувшая всю жизнь Уинтера, произошла в полумраке Центральных Садов купола Болонья и продолжалась три секунды. Он пришел сюда на свидание, но вместо опаздывавшей девушки из кустов выскочил здоровенный гориллоид со здоровенным же ножом — и вполне очевидными намерениями.
Многолетние тренировки с детства отточили реакцию Уинтера. Он не противопоставил силе силу — как, видимо, от него ожидалось — а расслабился, упал навзничь, перекатился под ногами замешкавшегося от неожиданности противника и прыгнул ему на спину. Два удара коленом в пах, захват двумя руками правой — вооруженной — кисти, резко хрустнула ломаемая кисть — и правая сонная артерия гориллоида вспорота его же ножом. Все это
— за какие-то три секунды свистящей тишины. Умирал нападавший гораздо дольше.
— Ну зачем ты полез, дурак несчастный? Зачем? — Уинтер потряс головой, отгоняя воспоминания.
Тремя рюмками позднее его посетило вдохновение.
— Девушка, вот что мне сейчас нужно. Забыть все эти заморочки и ждать, пока структура прорисуется сама.
— Валяй, — ответил один из многочисленных Роугов, обитавших в его сознании (их там было с дюжину, а то и больше), — только ты ведь оставил свою красную адресную книгу в студии.
— Ну какого, спрашивается, хрена не могу я записывать девушек в прославленную изящной литературой черную книжечку?
— А какого, спрашивается, хрена не можешь ты запоминать телефонные номера? Ладно, оставим глупые вопросы. Ну что, по бабам?..
Он позвонил по трем телефонам — безо всякого успеха. Он выпил еще три рюмки — с успехом более чем удовлетворительным. А потом разделся, улегся в своей монашеской келье на свою японскую кровать, некоторое время ворочался, бормоча под нос какие-то ругательства, и в конце концов уснул. И снились ему совершенно бредовые структуры труктуры руктуры уктуры ктуры туры уры ры ы Встал Уинтер очень рано и почти сразу вылетел из дома. Сперва — на телестудию, обсудить с продюсером сценарий. Затем — к издателю, скандалить насчет иллюстративного материала. На закуску — в «Солар Медиа». Он проследовал по издательским коридорам, щедро из без каких бы то ни было предубеждений целуя, иногда даже ущипывая всех встречных сотрудниц; этот церемониальный марш завершился в кабинете Аугустуса (Чинга) Штерна. Чинг был главным редактором.