Издатели "дневника" вынуждены были оправдываться. Уже в марте 1928 г. они выступили с заявлением, где вместо представления разъяснений, которых от них требовали, утверждали, что критики поторопились назвать "дневник" фальшивкой, поскольку, по их словам, документ уже передан на экспертизу "специальной комиссии Центрархива"[62] (о результатах этой экспертизы ничего не известно).
Заявление издателей не остановило поток критики. По мнению Л.Мамета, "дневник" — не что иное, как апокриф, более или менее удачно подделанный под Вырубову, ориентированный на читателя из нэпманской и мелкобуржуазной среды[63]. Критическая заметка А.Шестакова[64] прямо назвала "дневник" "фальшивкой, рассчитанной на низменные вкусы обывательщины". Здесь же содержались элементы научной критики этого источника. По мнению автора, сомнения в подлинности "дневника" возникают в силу того, что издатели умалчивают о месте его хранения и каким путем он попал к ним, фактически материал и стиль документа находятся "в вопиющем противоречии" с тем, что помещено в опубликованных воспоминаниях Вырубовой.
Любопытно, что именно критика в советской печати подлинности "дневника" в конце концов вынудила прекратить его перепечатку в белоэмигрантской прессе[65].
О том, как развивались события дальше, мы узнаем из памятной записки, составленной М.А.Сергеевым: "Никакого отдельного издания "дневника" в то время еще не предполагалось, хотя уже поступили предложения из-за границы от иностранных издательств об издании перевода (из Америки через Берлинское торгпредство). Набор был сделан для журнала "Минувшие дни", выходившего в 1927–1928 гг. В результате поднятой против журнала кампании (историком-рецензентом) и вмешательства неких таинственных сфер (видимо, ГПУ), журнал был закрыт после номера 3 на заседании Оргбюро (в моем присутствии), куда был приглашен, между прочим, и М.Н.Покровский, высказавшийся вместе с Адоратским против дальнейшей публикации по чисто формальным соображениям. Мне удалось добиться разрешения выпустить последний (4) номер с окончанием "дневника" (сильно сокращенным сравнительно с имевшимся в редакции текстом). А.М.Горький, приветствовавший (телеграммой из Италии на имя П.И.Чагина) публикацию "дневника", узнав о закрытии, пригласил меня и, после длительной беседы, заявил, что он уже говорил с несколькими высокими лицами и будет добиваться дальнейшего печатания "дневника". Для этого он просил меня возможно скорее дать ему 5 экземпляров печатного полного текста. Вернувшись в Ленинград, я передал об этом Г.К.Клаас и П.И.Чагину, и в типографии срочно оттиснули 5 экземпляров набранного полного текста. Из этих экземпляров один (куда вложена эта памятная записка) я оставил у себя на память, а 4 отвез А.М.Горькому. Они предназначались, по его словам, И.В.Сталину, Н.И.Бухарину, А.И.Рыкову и ему самому. Спустя некоторое время я поехал в Москву вместо Э.Н.Брошниовской за ответом к Горькому. Из краткой беседы, во время которой он вел себя так, как обычно во время неприятных 1ля него разговоров, выяснилось, что ничего из хлопот его не вышло. Таким образом, настоящий (мой) экземпляр — один из пяти сделанных в 1927 г. оттисков"[66].
Иначе говоря, дальнейшая публикация "дневника" была остановлена не просто потому, что все более и более становился очевидным его фальсифицированный характер, но и в силу вмешательства политического органа СССР — Оргбюро ЦК ВКП(б). Мы еще вернемся к этому важному в судьбе "дневника" Вырубовой моменту, сейчас же отметим, что такому решению предшествовали уже не публицистические замечания о его фальсифицированном характере, но серьезнейший источниковедческий анализ, предпринятый известным историком и археографом А.А. Сергеевым[67].
Мы будем вынуждены достаточно подробно охарактеризовать наблюдения и выводы Сергеева, поскольку они касались основополагающих вопросов бытования и содержания "дневника" и безупречно доказали, что в научный и общественный оборот был введен не подлинный исторический документ, а подлог.
66
66 Сведения об этом со ссылкой на фотокопию "записки" Сергеева, хранящуюся в коллекции А.И.Кирпичникова, сообщил автору Б.В.Ананьич.