Три года непрерывного изучения революционных фазисов в России научили меня, что не везде надо искать гения классового сознания или коллективного инстинкта того или другого класса, толкающего своих членов к работе в необходимом направлении для них, но исключительно силу отдельных личностей, воля которых подымается выше уровня их класса, охватывает этот класс и диктует ему те методы, которые для этого класса в настоящий момент борьбы являются наиболее полезными и необходимыми. Мы ошибались, придавая классу такое большое значение, мы смотрели на класс, как на какой-то "интеллектуальный организм, способный на непосредственное, прямое выражение своих желаний". Класс является не чем иным, как организмом, лишенным всякого интеллекта, свободной воли и какой-либо способности к действиям. Предоставляемый самому себе, он управляется только классовым инстинктом и классовым самосознанием, которое никогда не диктует более глубоких для класса полезных методов, чем это требуют задачи текущего момента. Действия класса, как такового, лишены постоянного здравого смысла, так как они не рассчитаны на дальнейшую борьбу. Жизнь класса — это жизнь чудовищного моллюска, который защищается и борется с одинаковой энергией как против ничтожнейшего врага, так и против могущественнейшего врага, от которого зависит его дальнейшее существование. Воля отдельных лиц, созидательный дух свободного интеллекта — только они одни могут предвидеть дальнейшие фазы борьбы, могут суммировать все "за" и "против". Как я и мои ближайшие товарищи, так и Вы — люди практики — не учли этого важнейшего фактора общественной жизни, или даже если бы обратили на него свое внимание, то это произошло лишь настолько, что стало подтверждением наших неверных выводов относительно понятия о классе.
Бесконечные перспективы для наблюдений, какие открывает русская революция, дали мне возможность неоднократно убеждаться в ошибочности наших предположений, но если бы даже я подошел к разрешению этого вопроса с Вашей точки зрения, то я принужден сознаться, что Вы были более правы, чем я.
Теперь о себе. Я устал, я чувствую, что все более и более с каждым днем и меня невольно тянет на отдых, к моим книгам и к проверке тех выводов, к которым я пришел. Нервы стали уже не те. Меня буквально съедает ничтожество моих окружающих, так и их буржуазность, которая разъедает твердый организм партии. Государственная работа, в той форме, как она проводится у нас, — совершенно не возможна. Наша юная бюрократия переняла полностью ошибки своих предшественников и по наивности своей еще более увеличила пропасть между правящими и управляемыми. Наша ставка на коллективный инстинкт, который должен удерживать членов партии, оказалась ошибочной. Наши надежды на этот коллективный инстинкт и на классовое сознание рабочих и крестьян — также потерпели фиаско. Я теперь вспоминаю Вашу прощальную фразу, сказанную Вами в 1917 г., в момент моего отъезда в Россию. Вы сказали мне, что я не должен забывать, что окончательно разучился понимать дух русского крестьянина и рабочего, что годы эмиграции отняли у меня возможность непосредственно наблюдать за русским обществом и что я должен быть осторожным. Мы все были захвачены волною власти и успеха. Дав себя также увлечь, я имел возможность проверить мои выводы на практике, ибо я твердо верил в устойчивость и жизнь нашей партии. В то время как я бросил массам обещания широких перспектив социальных реформ, я старался пробудить в развитых слоях пролетариата, у рабочих и крестьян, чувство самодеятельности. Если бы на местах проводились директивы центра — был бы создан фундамент для грядущего социалистического государства, могущего послужить образцом для народов всего мира. Я должен Вам сказать, что я три года колебался, что три года я не мог решиться сознаться в том, что мы ошибались, что были выбраны неправильные приемы. Теперь же, когда я вижу сумму нашей деятельности, я должен сказать, что я был не прав, что я переоценил силы партии, а также русского крестьянина и рабочего. Скажу Вам короче: русский крестьянин и рабочий предали свои интересы; партия изменила — совершенно невольно — своей мягкостью и рабской психологией, которая, пересилив революционный порыв, на полдороге задержала развитие революционной психологии. Наивность, детская культура, детская жестокость, полное непонимание и отсутствие сознания необходимости работать на грядущий день, лень и неспособность воспринять новые мысли — все это является той плотиной, прорвать которую оказалось нам не под силу, несмотря на действительно героические усилия, сделанные партией в течение этих лет. Если мы держимся, — то исключительно усилиями партии, которая отдает все свои живые силы на сохранение власти, и этим некоторым образом поддерживает возможность перевоспитания социального мировоззрения, подготовив этим этап для дальнейшего развития международной революции.