Другая красавица, дочь богатого казвинского купца, была некогда обручена с красивым молодым человеком. Слуги шаха прознали о ее красоте и донесли его величеству. Ее взяли из отцовского дома и водворили в гарем. Она воспользовалась представившимся счастливым случаем, чтобы вернуться в отчий дом. Впоследствии она вышла замуж за своего бывшего жениха. Остальные жены вновь вступили в брак с Аббасом Мухаммед-оглы, после чего Хаджи-Мубареку было приказано отвести их пешком в дом, находившийся на окраине шестого квартала-города Казвина, а самому вернуться во дворец. Последним из гарема вышел Аббас Мухаммед-оглы и скрылся из виду. Мастерская седельника Юсифа находилась на восточной стороне площади, у шахской мечети. Прошло два часа после полуденной молитвы. Юсиф, совершив молитву, усердно работал в своей мастерской, дошивая заказанную ему уздечку, которая по просьбе заказчика должна была быть готова в тот же день. Около него сидели двое друзей и внимательно слушали его. Юсиф говорил о дороговизне, разорившей несчастных бедняков в этот тяжелый год: в конце прошлого года из-за длительной засухи и из-за того, что в районе Казвина было очень мало воды, большая часть урожая сгорела. Это и стало причиной дороговизны. Седельник говорил:
— Удивляюсь правительству, которое имеет множество возможностей провести воду в Казвин, но никак не использует их, хоть это очень важно для улучшения положения населения и благоустройства столицы.
В это время с западной стороны площади показалось густое облако пыли. Юсиф, держа в руке иглу, поднял голову и увидел торжественную процессию. Ему, конечно, и в голову не пришло, что она направляется к нему. Впереди шли двенадцать придворных слуг в пестрых костюмах и четырехугольных шапках. За ними двигались двенадцать знаменосцев с разноцветными знаменами в руках. Дальше двигалась толпа придворных слуг; один из них нес на голове большой круглый поднос. Затем следовали вооруженные палками стражи, сопровождавшие главного конюшего, который вел под уздцы красивую лошадь туркменской крови. Дорогое седло и попона на ее спине были усеяны драгоценными камнями, нагрудник расшит эхолотом, уздечка украшена жемчугами, с шеи лошади свешивалась кисть изумрудов.
За ними шли главный молла Ахунд-Самед, военачальник Заман-хан, везир Мирза-Мохсун, казначей Мирза-Яхья, Мовлана-Джемаледдин, главный звездочет Мирза-Садреддин, почтеннейшие ученые богословы, славнейшие сеиды, достойнейшие вельможи, сановники, чиновники и другие представители шахского двора. За блестящей свитой следовали пешие и конные воинские отряды. Торжественное шествие двигалось спокойно, величественно и остановилось перед мастерской седельника Юсифа.
Главный молла Ахунд-Самед и военачальник Заман-хан выступили вперед, отвесили Юсифу низкие поклоны. Юсиф поднялся на ноги и, недоумевая, ответил им таким же поклоном.
Главный молла заговорил первым:
— По предопределению судьбы, ты, мастер Юсиф, с этого дня являешься нашим повелителем. В настоящее время престол иранского государства свободен от Шах-Аббаса. Осчастливь и порадуй нас! Пожалуй во дворец, где должен совершиться обряд твоего восшествия на шахский престол.
Седельник Юсиф, ошеломленный услышанным, не находил объяснений этому происшествию. Перед ним в полном составе стояли представители высшей власти. Слова эти говорил ему не кто иной, как главный молла, считавшийся одним из самых влиятельных людей в Иране. Но вместе с тем все происходящее было до того удивительно и неожиданно, что Юсиф не мог поверить своим глазам и ушам. Наконец, собравшись с духом, он ответил главному молле:
— Высокочтимый молла! Я знаю, что вы один из самых разумных и самых влиятельных людей Ирана, но в данном случае… не знаю… не сошли ли вы с ума, не приняли ли гашиша, что обращаетесь ко мне с такими бессмысленными речами? Я- простой ремесленник, очень далекий от мысли занять престол, между мной и шахом-непроходимая пропасть. Клянусь творцом, я не могу понять, к чему клонятся ваши столь безрассудные речи. Покорно прошу оставить меня в покое и не потешаться надо мной.
Тогда выступил с речью Заман-хан.
— Ты, мастер Юсиф, — сказал он, — являешься в настоящее время кыблой вселенной, а мы все-твои рабы, псы твоего счастливейшего двора. С твоей стороны совершенно неуместно покорно просить нас о чем-либо. Ты можешь повелевать нами. Никто из нас не впал в безумие и не одурманил себя гашишем, все мы в полном сознании и здравом рассудке. Но предопределенное всевышним неотвратимо. С этого дня ты — повелитель всего Ирана. Поэтому, как уже имел счастье просить главный молла, пожалуй во дворец, чтобы без промедления был совершен обряд коронования.
После этого он обратился к стоявшим тут же четырем придворным слугам и приказал:
— Принесите шахские одежды и оденьте властителя мира!
Держа в руках поднос, на котором находились одежды шаха, придворные слуги вошли в лавку седельника Юсифа. Поставив поднос на пол, они принялись за дело. Сопротивление было бессмысленно, и седельник Юсиф покорно отдал себя в руки слуг. Сняв с Юсифа поношенное платье ремесленника, они одели на него богатое царское одеяние. Затем главный конюший подвел коня, покрытого вышитой золотом и украшенной драгоценными камнями попоною. Седельника Юсифа посадили на коня, и торжественное шествие в прежнем порядке направилось обратно к шахскому дворцу. На улице беспрерывно раздавались громкие, повелительные крики усердных шахских стражей:
— Посторонись! Посторонись!
Все жители Казвина- от мала до велика, мужчины и женщины, прильнули о окнам или, поднявшись на крыши домов, с любопытством смотрели на великолепную процессию. Но никто не знал, в чем дело, все были в большом недоумении.
У шахского дворца слуги помогли седельнику Юсифу сойти с коня. Главный молла и военачальник Заман-хан, подхватив его под руки, ввели в тронный зал и, соблюдая все требование этикета, посадили на шахский трон. Все вельможи, ученые, сеиды, высшие должностные лица и другие представители блестящего двора стали перед ним, сложив на груди руки, в почтительном ожидании.
Прочитав молитву, главный молла возложил на голову седельника Юсифа шахскую корону, на пояс его повесил меч, укрепил осыпанные бриллиантами нарукавники и вложил в руку скипетр. Затем он произнес еще одну молитву, и, обратившись к присутствующим, предложил принести торжественные поздравления шаху.
Дружные и несмолкаемые крики: «Слава ему!» раздались под сводами и отдались эхом во всех помещениях обширного дворца. Музыка заиграла торжественный гимн, взлетела сигнальная ракета, и за городом раздались раскаты ста десяти пушечных выстрелов.
Хотя после Саади и Хафиза персидская поэзия пришла в упадок и творения поэтов сводились в большинстве к пустым и бессодержательным сочетаниям слов, но в этот счастливый день нашлось несколько певцов, воспевших в звучных, торжественных одах восшествие Юсиф-шаха на престол Ирана. В одах прославлялись редкие достоинства нового шаха, уподоблявшегося в мудрости Сулейману, в щедрости — Хатему, в храбрости-Рустему, а могуществом не уступавшего стихии и року. Год его восшествия на престол был отмечен поэтами в следующем двустишии:
По окончании обряда коронования главный молла объявил всем собравшимся, что они свободны, и придворные немедленно удалились. В великолепном зале остались Юсиф-шах на троне да покорно стоявшие перед ним евнух Хаджи-Мубарек с несколькими евнухами, старший слуга Азим-бек со слугами; во дворе перед дворцом находились люди шахской охраны.
Чувствуя себя как бы в мире чудес, Юсиф-шах на несколько минут погрузился в глубокое раздумье. Затем, обратившись к Хаджи-Мубареку, он спросил:
— Кто вы такие?
— Мы — ваши покорнейшие рабы, — ответил Хаджи-Мубарек, евнухи шахского гарема; я-старший над евнухами, а это-мои помощники.