Мортен поднял голову от её груди и произнёс: “Мда, пожалуй, ничего не получается.”
Так уж вышло.
Одна из этих одиннадцати молекул была совершенно не от мира сего. Это были Луиза и Мортен. Это образование было совершенно великолепно.
И, наконец, были Луиза и Елена, подобные золоту и вину, чаще всего обнаруживавшиеся в дорогих ресторанах и лондонских магазинах с несообразными ценами. Эта молекула была потенциально нестабильна и взрывчата.
Когда мы первый раз пытались найти название для наших с Еленой отношений, аналог которым можно было найти только в полигамных обществах, мы нашли слово со-жена (sisterwife). Мою со-жену звали Елена. Её имя, предположительно, означает “блеск” или “факел”. И, надо сказать, это совершенно верно. Каждый из нас был единственным и уникальным в каком-нибудь смысле. Я была единственной, у кого было нечто, что можно было назвать деловой карьерой. Я привыкла подтверждать свои слова делом. Мортен был среди нас единственным, выросшим в нормальной стабильной семье. Он был очень по-дзенски спокоен и мог управиться с любым багажом. Жиль был лингвистическим гением и, заодно, семейным юмористом. Все мы были яркими в своих областях. Но никто из нас не сиял так искристо, как Елена. Она отличалась. Выдавалась из ряда.
В частности, она не признавала ничего меньшего, чем правда. Всегда. Это вовсе не просто переварить в мире полуправды, чрезмерного такта и притворства. Она представляла собой красную таблетку из Матрицы. Правду в мире иллюзий. Благодаря некоторым обстоятельства, она была лишена страхов, владеющих обществом. Она была чрезвычайно уверена в себе. Но у неё был свой комплект демонов. Один из них, похоже, состоял в полном забвении того, насколько трудной оказывается для других эта красная таблетка.
Мы были вместе потому, что так сложилось, однако проводили вместе больше времени, чем закадычные приятели. Мы не были сёстрами, однако у нас была общая семья, общие интересы и, порой, общий дом. Мы не были лесбиянками или бисексуальными, однако видели друг друга обнажёнными в компрометирующих ситуациях.
Наши взгляды на социальные нормы были во много противоположны, наши стили коммуникации были совершенно различны. Я видела мир (более или менее) относительно, а она видела его (более или менее) как набор противоположностей: добро и зло, правильное и ложное. Мне было трудно высказать своё мнение, пока я не была полностью уверена в контексте, а она всегда была готова высказаться определённо и принять все последствия этого. Она была протоном для моего электрона. Я росла впитывая свой опыт, а она — проецируя себя и свой опыт в окружающий мир.
Поверьте, я не говорю о том, что одна из нас была “миссис Правильность”. Две “миссис Правильность” в этом уравнении были равны. Полиамория — не замена партнёров. Как часто напоминал мне Жиль, когда во мне просыпалась неуверенность, полиамория — это дополнение партнёров. Впрочем, у меня и моей со-жены были разные мнения о полиамориии, о том чем она является, а чем — нет. Она верила в то, что люди полиаморны или моногамны по своей природе, также как они гомосексуальны или гетеросексуальны. Я считала, что это не похоже на сексуальную ориентацию и являются вопросом выбора того образа жизни, который больше подходит к нашим естественным наклонностям.
У нас было мало ответов… но много любви и надежды. Большую часть времени.
Новая жизнь вместе
— Мы собираемся как-нибудь справиться с нашей разделённостью? — в отчаянии спросила моя со-жена. У неё были средиземноморский темперамент и соответствующие эмоции. — Я недели не могу прожить без Жиля, — она начинала плакать от одной мысли об этом.
После окончания рождественских каникул, мы быстро осознали, что наши отношения не переживут расстояние между странами. Без поддержки общественных структур, наша новая любовь могла сохраниться только при условии географической близости.
Это была ночь перед нашим отъездом, и я чувствовала на своих плечах тяжесть необходимости принятия решения. Мортен не говорит по французски. Он столкнётся с ужасными трудностями, пытаясь найти работу в Париже. У Жиля нет постоянной работы. Как и у Елены, но как как актрисы и певицы ей лучше бы оставаться неподалёку от Лондона. Именно от меня зависело: переедем мы или нет. Никто не смотрел на меня прямо. Давление не было озвучено, но всё равно было огромным.