Рассказать родителям
— Ты прочитала статьи, которые я тебе переслала? — спросила я.
— Да. Такая штука… ну вроде журавля в небе. Но я не понимаю как такое могло бы быть возможно в реальной жизни.
Она медленно выдохнула. Это был не совсем вздох, так как она старалась быть доброжелательной, насколько это возможно. Двадцатитрёхлетний брак моей матери был не из простых.
Я позвонила ей однажды вечером, закрывшись в спальне и вооружившись огромной кружкой чая. Чай всегда был моим любимым средством защиты. Поэтому я пила его из непомерной кружки с Уоллесом и Громитом, подаренной мне Жилем на прошлое Рождество.
Моя мать, способная целый час обсуждать узор на занавеске, несомненно выскажется о нашем решении открыть брак. Она была младшей из шести детей в традиционной викторианской семье. Все женщины её поколения в ней унаследовали ген очарованности тканью. Последнее время мне кажется, что он проявляется и у меня. Один член семьи был или не был гомосексуален. Суть была в том, что мы не знали. И не говорили об этом. Другой имел или не имел внебрачные связи. Об этом мы тоже не разговаривали.
Этот телефонный разговор был одной из труднейших частей моей новой жизни. Я всегда была честна со своей матерью, но в последние три месяца я избегала нормальных разговоров с нею. Я не могла удержаться в рамках разговора о внутреннем украшении дома, когда хотела рассказать ей о самом чудесном и сложном открытии моей жизни. Американских горках любви, боли и ещё более сильной любви. Я любила двух изумительных мужчин и была любима ими. Мой муж любил меня и любил другую. И я была так счастлива от того, что он был счастлив. И я. И мой парень. И моя со-жена. Несмотря на предполагающийся конфликт.
— Ты удивилась, что я послала их тебе?
— Что, эти статьи? — спросила она.
— Да.
— Я прочитала первую только до половины, когда ответила. Они довольно длинные и у меня нет времени на нечто, являющееся столь очевидной фантазией.
Мы много размышляли о том, когда нам следует поставить свои семьи в известность о наших отношениях. И как нам это сделать. Мои друзья по большей части ошеломляюще поддержали меня. Но один или два выразили сомнения. Естественно, это были более или менее одни и те же сомнения, а я хорошо подготовилась к тому, чтоб отвечать на них.
— Скажи честно, ты не делаешь это потому, что несчастна с Жилем? — говорили мои друзья.
— Нет. Дело вот в чём: я была несчастна с Жилем. Но из-за меня, а не из-за него.
К тому моменту я поняла одну важную вещь: мои проблемы… они были из-за меня. Не то, чтоб это сильно меняло мою способность решать их.
— О чём ты говоришь? — спрашивали мои друзья более или менее в один голос. — Вполне разумно ожидать от мужчины, что он будет работать и поддерживать тебя. Из вас двоих только у тебя есть работа, амбиции, жизнь.
— Вы считаете, что я покину человека, которого люблю, просто потому, что он не соответствует представлениям других людей о том, каким должен быть муж? Он личность. Я люблю его и хочу, чтоб он присутствовал в моей жизни. Он любит меня и хочет быть в моей жизни. Разумеется, как и в любых отношениях, есть вопросы, над которыми мы работаем: баланс, финансы.
— Но он не хочет детей, — парировала Луиза. Она, единственная из всех моих друзей, годами мечтала о детях. Любые бездетные отношения казались ей немыслимыми. Буквально.
— Прямо сейчас. Он не хочет детей прямо сейчас.
— Луиза, но тебе уже тридцать два. Твои биологические часы тикают. Может быть, он никогда не будет готов. Что ты будешь делать тогда?
— Ну, тогда я не буду рожать детей от него. Очевидно. Вы не можете заставить кого-то завести с вами ребёнка. Ты знаешь это лучше всех, — многозначительно заметила я. У Линды это была больная точка, так как её парень сделал вазэктомию до того, как они встретились. Они надеялись сделать обратную операцию. Или она уйдёт. — В этом прелесть полиамории, — продолжала я. — Я могу по прежнему поддерживать наши чудесные отношения, включающие в себя всё, чего мы хотим вместе, и в то же время иметь других партнёров, которые хотят того же, чего и я, например, детей.
— Я не могу представить как это может работать, — ответила она.
Я принимала тот факт, что для многих работает моногамное соглашение “всё в одном”. Но я также полагала, что людям очень сложно бросать вызов норме и делать относительно неё собственный выбор. Я унаследовала ценности среднего класса от моих родителей. Я заботилась о внешней стороне. Я заботилась о маскировке процесса старения. Я беспокоилась, что люди думают о том, сколько у нас денег. Я даже заботилась о том, чтоб настолько успешно врать себе самой о собственных ошибках, что не могла признать себя той, кем я являлась. Я годами врала себе о мотивах собственного поведения. Настолько, что даже не понимала, что жила ложью.