— Она сделала заявление, Брайан, и мы должны его расследовать. Ты же понимаешь, правда?
— К черту! Убирайтесь с дороги!
— Слушай, Брайан, не стоит все усложнять. Давай просто тихо и спокойно уйдем отсюда.
Внезапно Брайан кинулся вперед, и я с трудом удержал его за пояс, а Беррин обхватил его за шею. Неведомо откуда в руках у Рэмзи оказались наручники, и мы втроем приковали распоясавшегося хулигана к ручке входной двери. Подоспели еще двое патрульных, наконец вчетвером мы с трудом вытащили его из дома. Брайан ругался и орал, потом упал на спину, размахивая руками. Я схватил его за одну руку, полицейский — за другую, и Рэмзи кое-как надел на него наручники.
— Что вы делаете, сволочи! Отпустите! Ублюдки!
Я поднял голову и увидел, как спокойно эту сцену наблюдает ребенок, словно не видя ничего странного в том, что папу скручивает целая куча полицейских. Брайан покрылся по́том, волосы его растрепались. Я придавил пьяницу коленом в спину, испытывая нестерпимое желание схватить его за эту грязную гриву и треснуть башкой об пол.
— Сволочи, я вас всех поубиваю! Вам конец! Понимаете? Конец, чтоб вы все провалились!
Мы подняли его на ноги, и он громко шмыгнул носом, наполнив рот мокротой.
— Ну-ка, немедленно выплюнь на землю эту гадость! — приказал ему один из копов. — Слышишь?
— Хватит, Брайан, давай тихо уйдем. — Рэмзи по-прежнему старался успокоить его.
Брайан выплюнул отвратительный сгусток мокроты, передумав метнуть ее в лицо полицейского, чтобы избежать обвинения в оскорблении, но продолжал ругаться на чем свет стоит. Мы вытащили его на тротуар, и, пока один из патрульных открывал дверцы фургона, он сделал последнюю отчаянную попытку вырваться, доказывая, что он не намерен подчиниться без сопротивления, и хотел лягнуть ногой Беррина, но тот успел увернуться. Я схватил его за воротник рубашки и оттащил назад.
— Пошел к черту, свинья! — заорал он и снова дернул босой ногой, на этот раз целясь в меня.
Я отпрянул, потом шагнул вперед и с силой прижал его другую ногу к тротуару. Брайан взвыл от боли, и на мгновение меня охватило удовлетворение.
— Вы видели, что сделал этот гад? Видели?
Я отвернулся, когда его втащили в фургон, проклиная себя за потерю самообладания. Я уже забыл, какими мерзкими и подлыми бывают эти пьяные семейные ссоры. И все-таки мне не следовало поддаваться импульсу. Как никто другой, я хорошо знал, как долго можно расплачиваться за минутную утрату самоконтроля.
— Отлично, сержант! — Беррин дружески хлопнул меня по спине.
Подъехала еще одна патрульная машина, в дом вошли еще несколько офицеров. Фургон с задержанным стоял на месте, а Рэмзи разговаривал с другими патрульными, не обращая внимания на нудный дождик, непрерывно сеявший с неба.
Я молчал в возмущении. Я считал нелепым и бестолковым, что нас с Беррином направили на работу, которая не имела ничего общего с укреплением духа взаимопомощи, тогда как группа по расследованию случая Мэттьюза совершенно обескровлена. Каппер и Хансдон теперь занимались расследованием взлома дома беременной женщины, и я с огромным трудом отстоял Беррина. Нокс совершенно потерял интерес к делу, особенно после того, как никаких новых доказательств в подтверждение его версии о связи между Мэттьюзом и Айверсоном так и не появилось. Возможно, если бы публикация фотографии Айверсона в «Криминальном мире» помогла его найти, все переменилось бы, но на данный момент убийство Мэттьюза оказалось последним в списке дел, подлежащих немедленному рассмотрению.
Из дома донесся отчаянный детский плач, и я вошел внутрь. Мальчика у лестницы уже не было, двое только что прибывших патрульных разговаривали в дверях комнаты, куда Фарнс увела жертву, по-прежнему рыдавшую и изрыгавшую страшные проклятия. Поскольку на плач никто не реагировал, я поднялся по лестнице, невольно морщась от дурного запаха, и оказался на верхней площадке. Найдя на стене выключатель, я зажег свет и направился на звук.
Запах там стоял невообразимый. Меня едва не вырвало, пока нащупывал выключатель.
Загоревшаяся лампочка осветила небольшую комнату, где на полу в полном беспорядке валялись игрушки, какие-то коробки, белье и всякие тряпки. В задвинутой в угол детской кроватке лежал на спине младенец не старше полугода, совершенно голенький, если не считать подгузника, и захлебывался истерическим визгом. Мерзко пахло калом, и вокруг ребенка все было в желтовато-коричневой массе.
Я подошел к колыбели, с трудом отыскивая место, куда можно было поставить ногу, и, задыхаясь от все усиливающейся вони, посмотрел на малыша. Крошечное пухлое тельце вокруг подгузника оказалось испачкано, а сам подгузник грозил лопнуть от содержимого. Я хотел уйти, так и сделал бы, меня ничто не останавливало. Какое мне дело, если эта, с позволения сказать, семья не следит за своим-ребенком? Но ведь и этот несчастный крошка ни в чем не виноват, поэтому, с трудом удерживаясь от рвоты, я взял его на руки. Ладони мои сразу стали липкими и скользкими, я, не глядя, знал, в чем они. Сморщившись, я перевернул ребенка и увидел, что подгузник протек и вся спинка бедного малыша испачкана. Неудивительно, почему он плакал, вынужденный беспомощно лежать в собственном дерьме. Этот подгузник не меняли уже давно, похоже, несколько дней.