— Тошенька, миленький, что же будет? — такими словами меня приветствовала перепуганная Марта.
Я пожал плечами и без стука вошел в кабинет.
— А я тебя уже потерял, — насупив брови, сказал комендант. — Был там?
Не дождавшись ответа, продолжил:
— Варварство, средневековье! Убить детей! Ты должен знать, Антон. Я постоянно на связи с вождем их экспедиции. Контакт, понимаешь?! Наметился контакт уже совсем другого уровня.
— О чем вы говорите, Георгий Петрович? — устало спросил я.
— О том, Антоша, что шесть тысяч наших детей сейчас сидят у них в гнездах. И столько же шнешат забились по углам у нас. Шнехи требуют выдачи убийц. А я почти дожал их на совместный открытый процесс. Частично это твоя работа, между прочим. Будешь должен, спец.
— Георгий Петрович…
— Марта!.. — крикнул комендант через закрытую дверь. — Будь добра, принеси нам с Антоном Андреичем свежей выпечки к чаю!
И снова заговорил со мной:
— Твою роль не забудем, конфликтолог ты наш. Что с того, что где-то сбился, где-то отвлекся? Все мои подвижки — благодаря контакту с тобой, Антоша. Наш план оказался блицкригом. Мы с тобой миновали бутылочное горлышко, хотя народ пока этого не понимает.
Неожиданное безумное прозрение разорвало мне мозг. Сердце словно споткнулось, а забилось снова уже в другом, математически выверенном ритме. Навыки деловой клоунады, которую в меня вколачивали почти семь лет, позволили сохранить внешнее спокойствие.
— Я уже в строю, Георгий Петрович. Жалко их всех, конечно…
— Славу-то? И этих мальков? Еще бы! И Русалка его, бедная девочка, это будет для нее таким ударом… Но эти три смерти не будут напрасны, Антошенька! Я двадцать тысяч положил зря — а этих не зря. Не будет нас, не будет их — будем мы. С общими гуманными законами. С единой торговлей. Все у нас будет хорошо!
Слепящая безжалостная истина засверкала гранями логических связок и объединяющихся фактов. Я начал строить фразы бережно, словно ставил последнюю пару джокеров на вершину карточного домика:
— Вы меня отлично подстраховали, спасибо. При всех моих умениях, все равно поражен: как вам удалось подгадать момент нападения? Чтобы это совпало с переговорами?
В эту секунду я должен был получить в морду и кубарем скатиться с лестницы. К сожалению, этого не произошло.
— Мысли шире, Антоша! Я подгадал переговоры под нападение, — комендант с удовольствием потянулся, хрустнув суставами. — Заодно и эти маньяки-церковники у нас вот где теперь! — Он сжал кулак, плакатно-правильный кулак колон-капитана, отца нации, бати.
— Георгий Петрович, как-то это на провокацию смахивает.
— Обидеть хочешь, Антоша? Я здесь власть. Мне никого провоцировать не надо. Люди просто интересуются моим мнением. По разным вопросам. Без протокола.
Я окончательно потерял себя. Прежний «я», брат-близнец коменданта, агонизировал. А нового «я» пока не предвиделось.
— Знаете, Георгий Петрович, а они ведь на самом деле любили друг друга.
— Антон, брось мне это дело. Нас с тобой не самоистязанию учили. Малая жертва за большое дело. Правильно? И как можно любить ящерицу? Ты же взрослый человек!
Я вспомнил, как однажды застал Шуль одну на веранде. Она не слышала моих шагов и продолжала мучительно разрабатывать артикуляцию. Стягивая изо всех сил углы безгубого рта, она тихо-тихо повторяла: «Люллю… Лювлю… Люблю…»
Прежний «я» умер.
— Георгий Петрович, а помните, позавчера вы спрашивали о векторах?
— Ну?
Я сделал шаг вперед.
— Отрицательный вектор нельзя убрать, его можно и нужно поворачивать или делить. Нацеливать на новый объект, так?
— Что ты, Антоша, мне взялся теорию рассказывать?
— А ведь есть еще одно решение, Георгий Петрович. Простое. Нет объекта — нет ненависти, так, комендант?
А он так ни черта и не понял и еще попытался по-отечески втолковать мне, что на нашей сволочной работе только настоящим мужчинам удается сжать свою совесть в кулак и сделать «как надо».
Я вышел на крыльцо и огляделся. Солнце блеклым блином катилось на запад. Над Бугорками стлался заблудившийся пласт тумана. Изо всех дорог, расходящихся от управы, путь к болотам казался самым правильным для человека в поисках одиночества.
Я думал о том, что имел в виду Михайло Ломоносов, когда говорил, что ничто не берется из ниоткуда и не девается в никуда. Не пытался ли он в своих допотопных фразах открыть, излить простую и очевидную истину: чувства, копящиеся в душах людей, не могут упорхнуть в одночасье, рассыпаться пеплом, растаять во вчерашнем дне. Им, как любому другому материальному объекту, нужен выход, действие, выплеск.