А потом — несанкционированный обыск в квартире Шанугина. Хохлов сам опрокидывает на пол ящики, ворошит бумаги, словно ищет что-то конкретное. «Ах, Сема-Сема-Сема…» — И ведь нашли же. И восстановили по шагам всю цепочку. Счета, куда от Пиноккио деньги шли. По какому каналу уходила информация. Много всего другого, чего Бардяеву бы ввек не раскопать. Грузинское дело стало достоянием истории…
Март. Заехали на минутку в Башню — посмотреть, как идет ремонт. Вдруг Хохлов замер и смотрит за окно: самолет на посадку уходит. «Леш, а у нас «Шереметьевские» акции остались еще? Продай их к черту!» — Зачем? Почему? Бес его знает! Продал, конечно, приказы шефа не обсуждаются. Не прошло и недели — алжирский «Боинг» распахивает взлетную, жертвы, компенсации… Только это головная боль уже для новых акционеров…
Апрель…
Июнь…
Август…
Сентябрь. «Что все не женишься, Вадим Евгеньич?» — «Да вот — принцессу жду, а вокруг одни принцесски». — «Не староват еще — для принцессы-то?» — «Да я, Леш, максималист. Если без любви, тогда зачем? Для галочки?» — Сам за рулем, сопровождение дуется, но не перечит. Весело летят по Кутузовскому. Ночь, холода ранние. Свернули на Дорогомиловскую. «Так бобылем и останешься со своим максимализмом!» — «Да что ты?» — Удивленно так, и с ехидцей в глаза смотрит. А потом по тормозам, Бардяев щекой о стойку, Хохлов чертыхается, тормоза визжат, и — тюк! хлоп! хлоп! — одна пострадавшая малолитражка и две белоснежных подушки. Из машины, в которую врезались, выскакивает девчонка — хотя какая девчонка, лет тридцати, наверное. Бардяев еще не знает, что ее зовут Серафимой. А Хохлов сидит в обнимку с опадающим белым тюком, молча смотрит на будущую жену и улыбается во весь рот…
Подумать только… Бардяев опрокинул виски одним глотком, отставил стакан и, уже спокойнее…
Конечно, Хохлов прорвался во второй тур. Вспрыгнул на подножку уходящего поезда. Лишней долей процента пролез на вторую — и последнюю — ступеньку пьедестала. И то — полдела сделано.
И не история это вовсе была. Так, интерлюдия.
— Вот, посмотрите! — Вадим Евгеньевич первым вышел из лифта. — Сто десятый этаж, полностью в нашем распоряжении. Слоновой кости мне на башню для мальчика не хватило, зато стекла и бетона — в избытке.
Гульнара Абаевна слегка улыбнулась.
— Смотрите, — продолжал Хохлов, — мы на полпути к облакам. Мой офис — этажом ниже. Чик всегда будет под присмотром.
Женщина нерешительно шагнула к панорамному окну. Отсюда, почти с вершины делового центра Москвы, город не казался ни каменными джунглями, ни суетливым муравейником. Скорее, створкой доисторической раковины, открытой любопытному глазу.
— Я не уверена…
— Гульнара Абаевна, вы же сами хотели показать Чингиза врачам. Настоящим, серьезным. Это занятые люди, здесь даже не вопрос денег — просто они не могут наблюдать пациента в Горках. Если наши профессоры ежедневно будут стоять в загородных пробках, мы скоро недосчитаемся академиков, правда? Курс займет всего две недели…
— Он никогда не оставался без меня.
— Помилуйте, Чику уже шестнадцать! Переходный возраст позади, симптоматика в норме. Мы же так и не знаем, что с ним произошло четыре года назад! — Хохлов умел быть настойчивым. Только сейчас он не мог понять, имеет ли на это право.
— Почему мне нельзя пожить здесь с ним?
— Его хотят понаблюдать в изолированном пространстве. Без влияния не только посторонних, но и родных. Как в любой больнице, предусмотрены посещения — по часу в день. Всего две недели.
— Как у вас на все хватает времени, Вадим Евгеньевич! Через две недели — выборы, а вы возитесь с нами! — Гульнара Абаевна хотела добавить еще что-то, но передумала. — Спасибо вам!
Не за что, с тоской подумал Хохлов. Врачи, конечно, будут. Лучшие. Но хватит ли мне сил воздержаться от искушения, и не перегрузить Чика тем, о чем он сам просит? Господи, убереги!..