– Вы хорошо с ней выпили? – интересуется голос.
– О, так ваш друг был сегодня в гостиничном баре? – спрашивает Петворт.
– В баре? – повторяет голос Плитплова или кого-то вроде того. – Не думаю. У него болит голова. Надеюсь, вы не очень много поили эту даму? Наши дамы не такие, как англичанки. Насколько мне известно, у вас есть жена, которая любит выпить.
– Неужели? – удивляется Петворт.
– Я так слышал, – говорит голос. – Ну, наш друг надеется, что вы уютно устроились и что у вас хорошая программа. Он маленькую чуточку приложил тут легкую руку.
– Да, всё замечательно, – отвечает Петворт.
– Так ему и скажу, – говорит голос. – Если увижу его и если его голова ушла. Если вы довольны, он будет знать, что между вас нет никаких обид.
– Никаких обид, – подтверждает Петворт.
– Думаю, он бы хотел, чтобы когда-нибудь вы пообедали с ним в его квартире, – продолжает голос.
– Буду очень рад, – отвечает Петворт.
– Разумеется, он не хочет возбуждать большие ожидания, – говорит голос. – Он знает, как хорошо вы любите кушать, какие обеды в Кембридже. Здесь всё не так просто. У него простая и конфузливая жена, она готовит совсем не так, как ваша замечательная Лотти.
– Он знает, как готовит моя жена? – изумляется Петворт.
– Он с восхищением вспоминает ее boeuf a la mode [13], – говорит голос, – и часто о нем говорит. Он надеется, что вы телефонировали ей и передали его страстный привет.
– Да? – произносит Петворт. – Тогда скажите ему, что я звонил и никто не взял трубку.
– Он подумает, что это очень странно, – говорит голос. – Он знает, что она никуда не ходит по вечерам. Но, может быть, телефон не очень хорошо работает. Это часто бывает в моей стране.
– Да? – вежливо спрашивает Петворт.
– Разумеется, он надеется увидеть вас снова. Хотя он занятой человек и делает много дел. Он думает, ваши пути внезапно пересекутся во многих местах.
– Хорошо, – отвечает Петворт, внезапно чувствуя сильную усталость.
– Думаю, вы чувствуете сильную усталость, – говорит голос. – Желаю вам очень хорошего сна. И надеюсь, что не побеспокоил вас, когда у вас кто-то есть.
– Нет-нет, – заверяет Петворт. – Пожалуйста, поблагодарите его за сообщение. Доброй ночи.
Петворт кладет трубку. Усталость накатывает с новой силой: это был долгий напряженный день, день из множества глав. Он включает радиоприемник, который, при всем своем великолепии, принимает только один канал, на языке, Пет-ворту неведомом. Он снимает пиджак, вешает на трюмо и видит, что множество других зеркал со стен, из ванной, даже с потолка смотрят, как он раздевается до клетчатых семейных трусов. Потом заходит в туалет, где на него тоже смотрят зеркала, возвращается, выключает все лампы, кроме одной, в стиле «серебряного века», на прикроватной тумбочке, ложится, закрывается одеялом, гасит и ее тоже. Однако темно не становится: на потолке мечутся отсветы фар, розовые трамвайные огни, вспыхивают зеленые неоновые зарницы. Трубы в ванной гудят, трамваи дребезжат, официальные часы на правительственных зданиях извещают, что час поздний. В потолке зияет трещина, на стене напротив ванной закреплено что-то вроде репродуктора, у стен есть глаза, у роз – уши, живот болит, в голове сомнения. Ступни высовываются из-под одеяла. Петворт лежит и лениво думает о двух неделях в странных, неожиданных городах: Слаке и Глите, Ногоде и Провде. В номере холодно, он думает о теплой супружеской постели, в которой лежит, а может, не лежит его темноволосая жена, которая курит маленькие сигары и непонятно чем занималась в Кембридже; жена, с которой Плитплов знаком ближе, чем ему следует. Думает о вездесущем Плитплове, с его смешками и улыбочками, который то ли знает, то ли не знает переводчицу Марысю Любиёву, о самой Любиёвой, ее строгих очках и сердечном смехе, сером пальто и округлых формах, о ее готовности помочь и придирчивых расспросах.
Мозг проваливается в сон, наполняется всё более сбивчивыми образами: старик со свеклой в самолете, мужчина с сигаретой в аэропортовском помещении, еще двое, один в плаще, другой со сложенным зонтом, смотрят на него из коридоров пространства. В темноте за окнами кричит кто-то невидимый, звучит печальная музыка, колокола отбивают время. Далекий трезвон приближается, становится требовательней, пронзительней…
Петворт просыпается и понимает, что звонит телефон. Он тянется в темноте к аппарату, снимает трубку.
– Да? – говорит он. – Та?
– А-а-а-гх, – произносит мужской голос в трубке. – А-а-а-а-гх-х-х.
– Кто это? – спрашивает Петворт, глядя, как на расписанном нимфами потолке вспыхивает и гаснет зеленый неоновый свет.
– Док-док-док-доктор Петворт? – заикается голос.
– Да, кто это? – повторяет Петворт.
– А-а-а-гх, – говорит голос. – Вы меня не знаете, но моя фамилия Стедимен. Я второй секрет… секретарь британского посольства.
– А, да, мистер Стедимен, – говорит Петворт.
– Просто хотел поприветствовать вас в Слаке, – продолжает Стедимен. – Простите, что поздно. Обзванивал все гостиницы, никто не говорит, куда вас поселили. Рад, что нашел вас.
– Да, – говорит Петворт.
– В Слаке вас принимают по полной программе. Вы получили пис-пис-письмо с приглашением? Мне пришлось рассылать его по всем адресам в надежде разыскать вас.
– Да, спасибо, получил.
– Мы с женой надеемся увидеть вас завтра вечером, если выкроите время. Нечасто здесь увидишь сопли… сопли… соплеменника. Я за вами заеду, если не возражаете.
– Да, конечно, – отвечает Петворт. – Буду очень рад.
– Отлично, – говорит Стедимен. – Ба-ба-бар гостиницы, скажем, в семь часов? Вы легко меня узнаете, я буду в костюме. Вас приняли как положено?
– Да, всё замечательно.
– Отлично. Если что случится, звоните мне в посольство. Если не перережут телефоны. Или просто приходите на ху… на ху… на худой конец. Если будут пускать. Ладно, до завтра.
– Спасибо. – Петворт кладет трубку.
Он лежит в нетемной темноте. Снаружи живет Слака, город цветов и цыганской музыки, прослушек и наблюдателей. Петворт хочет уснуть, но мозг перевозбужден. Шум и избыточность, избыточность и шум текут через него мельтешением снов и образов: слибоб и тринкіі, пассипотіі и крякьякіі, сталеварение знаменито своими производственными показателями, желаем вам приятного визита и надеемся, что он послужит дружбе между нашими народами, ее зовут Лотти, если не ошибаюсь, думаю, вы чувствуете сильную усталость. Бормотание нарастает, порожденное психологической дезориентацией, образы мелькают, всё более утрачивая связность. Вид откуда-то сверху, из космоса, на каменистый лунный пейзаж, острые пики и ледяные провалы. Маленькая темноволосая жена сидит в саду под зонтиком от солнца, кто-то подсматривает за ней из окна второго этажа, где трепещет на ветру бумага в пишущей машинке. Входит солдат с длинной металлической трубой, держа в руке автомат. Трещины в большом зеркале расходятся, за ними глубокая черная дыра, в которую что-то засосало. Кричит недобрый отец, входит забытая любовница в кимоно, прическа закрывает ей один глаз, старый друг, а может, вовсе и не друг, лежит у реки; сотрудник ХОГПо в большой шляпе сидит на техническом этаже где-то над темным городом и слушает, слушает, слушает храп спящего Петворта.
4 – МИНКУЛЬТ.
I
Петворт просыпается под шум дождя. Он лежит в огромной кровати, в огромном номере, в центре Сла-ки, ветер и дождь барабанят в стекла. Сейчас начнется его программа, впереди день официальных встреч и мероприятий. Ради них он встает с кровати, идет в туалет, потом к окну – раздвинуть гардины и взглянуть на новый мир. Мир этот странен: трое рабочих покачиваются на гидравлической платформе в нескольких ярдах от окна, глядя через стекло на полуодетого Петворта. Внизу, на площади, которая вчера была такой тихой, кипит жизнь, движутся зонтики, плащи, мокрые трамваи. Гидравлическая платформа установлена на сером грузовике, трое рабочих спускают на канатах неоновую вывеску «ШЬВЕППІІ», которая еще вчера украшала здание на углу. Петворт достает из чемодана серый костюм и удаляется в ванную, чтобы его надеть, потом выходит в коридор, где сидит другая, молодая горничная, и спускается вниз позавтракать.