Тело возвышается над ним, силуэт на светлом фоне.
– Петвит, сейчас я тебя колдую, – говорит Принцип. – Я возьму тебя с собой в чудное путешествие, я – твой гид.
– О, – говорит Петворт, – о боже.
– Петвит, пожалуйста, не надо бога, – говорит Принцип, раскачиваясь над его лицом. – Разве ты не знаешь, что наша задача исключительно мирская? Попытайся соотнести свое субъективное с объективным, свой двух – с историей. Так ты избавишься от ошибок. Да, я твой гид, мы совершим вместе наше особенное путешествие. Помнишь Дурака, ты понимаешь, как он попал в башню, может быть, он сделал то же, что ты, может быть, он нашел волшебницу, она и была королевна. Да, я – твоя королевна, я колдую, я веду тебя туда, куда ты не можешь попасть, думай о слове, которого ты не знаешь, я – это слово, постарайся его понять, ну как, получается?
Над ним кожа, ее протяженные поверхности, вогнутые здесь, выпуклые там, выступ грудей, втянутость пупка, ощущение сложной податливой ложбины.
– Да, да, ты приближаешься, есть место, ты попадаешь туда, я веду тебя туда, ты идешь со мной, и я с тобой, мы вместе. У тебя нет печальной жены, есть только я, никого больше, все тела – мои тела, ты чувствуешь, это происходит, я чувствую, и ты, я знаю, что ты – тоже, да, да.
Свет и тьма, извне и снаружи, остановка, взрыв, свет сменяет тьму, комната с книгами, где колышутся занавески.
– Ну разве это не лучшая моя история? – говорит Принцип. – Разве я не хорошо тебя заколдовала?
– Так было лучше, – отвечает Петворт.
– Конечно, – говорит Принцип. – Только одно неправильно.
– Что?
– Посмотри на себя! На тебя некуда приколоть медаль! Петвит, как ты думаешь, мы отыскали наше место?
Петворт приподнимается; с долгой, тягостной, нудной металлической нотой на столе под занавесками начинает звонить телефон.
– О нет! – восклицает Принцип. – Кто это может быть? Быстрее, иди и оденься. Погоди, который час?
– Час? – переспрашивает Петворт.
– У тебя на часах.
Петворт с бьющимся сердцем бежит в ванную.
– Четверть шестого! – кричит он.
В зеленом, всё еще запотевшем зеркале отражается голый Петворт, трубы рычат и воют, батиковое платье Кати Принцип болтается на крючке за дверью. Он торопливо натягивает одежду и слышит через тонкую стену быстрый прерывистый разговор на языке, которого не понимает. Телефон и время – от мира сего; что-то в мире силится всплыть из памяти, свербит, беспокоит. За стеной кладут трубку; Принцип, голая, большая, расстроенная, стоит в дверях ванной.
– Ой, Петвит, скорее, тебе надо уйти, – говорит она. – Сейчас сюда придет один человек, я не могу ему помешать. Пожалуйста, найди мое платье.
– Вот. – Петворт протягивает платье, видит, как суетливое движение искажает, уродует ее тело, как оно исчезает под одеждой.
– Ой, почему у нас нет времени? – говорит она. – А теперь ты уходишь, и, может быть, я больше тебя не увижу.
– Мы обязательно увидимся, – отвечает Петворт. – Я вернусь в Слаку через десять дней.
– Десять дней – это долго. Мало ли что произойдет по дороге, может, ты и не захочешь меня видеть. А сегодня ты был плохим гостем, за тобой станут следить, всё будет непросто. О, я знаю, тебе найдут кучу дел, изменят программу. Или пригласят меня поехать за город. Внезапно им понадобится моя новая книга, пожалуйста, езжай на писательскую дачу, всё организовано. Легко сделать, чтобы люди не встретились, мы это умеем. Погоди, твои волосы, вот, возьми расческу, не выходи лохматый. Смотри, ты у меня в зеркале, я бы хотела оставить тебя в нем навсегда. Я люблю тебя, Петвит, не знаю почему, и не успеваю это сказать.
– И я тебя, – говорит Петворт.
– Быстрее, помоги мне сложить кровать. – Она снова тянет его в комнатку. – Ой, Петвит, ты правда хочешь увидеть меня еще? Даже если это будет так трудно и так глупо?
– Да, – отвечает Петворт, пока кровать снова превращается в диван.
– Что ж, ты принял хорошее решение, глупое и потому правильное. Так как мы это устроим? Ладно, смотри, я записываю тебе телефон. Не здесь, в другой квартире. Позвонишь, не говори, подожди, пока я отвечу. Если подойдет кто-то другой, не отвечай, повесь трубку, выжди некоторое время и перезвони. Если я отвечу, говори так, будто у нас какое-то пустяковое дело. Не звони по этому номеру больше двух раз, телефоны прослушиваются, тобой могут заинтересоваться. Всё понял?
– Да, понял. А если я до тебя не дозвонюсь, есть другой способ? Можно прийти сюда?
– Нет, никогда не приходи сюда, понимаешь? Это кофейня, помни. О, я надеюсь, ты вернешься, надеюсь, ты отыщешь меня, знаю, что так, ведь я не дорассказала историю Дурака. Ой, Петвит, какой ты серьезный и грустный! Ты всегда такой?
– Нет, – отвечает Петворт.
– Значит, только в свободное время. Всё будет хорошо. -Да.
– Ой, Петвит, – говорит Принцип, прижимаясь к нему. – Да, я вставила тебя в мою историю. И подарила тебе камешек, ты его надел? А еще я дам цветок из горшка, не для тебя, а для твоей экскурсоводки. И монетку, чтобы заплатить за лифт, ты знаешь, каким пользоваться. Я не могу тебя проводить, но Вангьлуку найти легко. Доходишь вон туда до конца, потом три квартала направо, и перед тобой гостиница «Слака». А когда поедешь в лес, думай, что я с тобой, неподалеку.
– Обязательно.
– Теперь быстрее. – Принцип распахивает дверь на площадку. – Будь всегда осторожным, милый. Лифт здесь, заходи, я на тебя смотрю.
Кабина открывается, Петворт опускает монетку, едет вниз и быстро идет через пустое парадное на стемневшую улицу. Слева по-прежнему стоит черный автомобиль. Петворт сворачивает вправо, на оживленный проспект, по которому дребезжат розовые трамваи. В одной руке у него потертая папка с потертой лекцией, в другой подрагивает одинокий цветок. Прохожих много, навстречу Петворту движется толпа, лиц столько, что не разглядеть, женщины в платках, мужчины в меховых шапках, молодежь в джинсах, военные в форме. Чувства перенапряжены, телу чуть-чуть неможется, в боку легкая колющая боль – быть может, боль самого бытия, неги со стыдом пополам. В паху пульсирует, в мозгу – чувство цели, сопряженной с долгом, только невозможно вспомнить, что это за цель. По обеим сторонам улицы тянутся высокие белые дома, в боковых улочках проблескивают купола. Не очень далеко, на высоких правительственных зданиях, начинают бить часы, словно звонит телефон, отмеряя шесть ударов, и Петворт вспоминает, что именно свербело в памяти, полувспоминалось о каком-то полунамерении: сейчас он должен звонить жене из гостиницы. Над зданиями впереди возникает крыша отеля, Петворт, тяжело дыша, пускается бежать, цветок подпрыгивает в кулаке. Вот и площадь, неоновая вывеска «ШЬВЕППУУ», однако на пути затор из людей, ринувшихся к розовому трамваю. Петворт проталкивается через толпу, бежит через дорогу наперерез транспорту, перед яростно дребезжащим трамваем. Запыхавшись, добегает до стеклянной двери.
По другую ее сторону одна из проституток, в длинном бархатном платье, с улыбкой оглядывает его и цветок. «Деньги меняем», – шепчет голос из толпы, пока Петворт торопливо идет, спотыкаясь о чемоданы новой партии постояльцев, которые только что выгрузились из автобуса и теснятся у регистрационной стойки.
– Перверт! – доносится голос из толчеи. – Перверт!
Космоплотовская девица с залакированными волосами стоит за стойкой под надписью «РЪГУСТРАЫУУ» и сердито стучит по часам.
– У меня заказан разговор с Англией, – говорит Петворт, протискиваясь к стойке.
– Вы не видите время? – произносит девица, указывая на большие часы между портретами Маркса и Ленина.
– Меня задержали, – говорит Петворт. – Очень много машин. Вы не можете меня соединить?
Девица поворачивается и смотрит на мужчину в темном костюме, который стоит у двери с надписью «ДУРУГЪЯЫУУ»; тот мотает головой.
– Отменяется, – говорит девица. – Надо было приходить в правильное время.
– Можно позвонить позже? – спрашивает Петворт, сжимая поникший цветок.
– Завтра.
– Завтра я уезжаю из Слаки.
– Тогда вы видите, почему плохо опаздывать, – говорит девица. – Ключ давать?