– Да, пожалуйста.
– Идентъяыуу, – говорит девица.
Петворт берет ключ и идет к лифту; мужчина в темном костюме следит за ним глазами. В лифте из зеркала смотрит человек с цветком; в сознании вместе с чувством стыда всплывает образ жены, однако лицо расплывчато и не совсем верно, потому что у него серые глаза Кати Принцип. Петворт идет по коридору мимо горничной и отпирает дверь в большой пустой номер.
ІІ
– Петвурт, Петвурт, как мило, – говорит Марыся Любиёва, в белой кружевной шали поверх вязаного синего платья, встречаясь с ним в вестибюле в семь. – Вы принесли мне цветок. Смотрите, я прикалываю его к платью. Это как раз годится для опер.
– Я подумал, он будет уместным, – отвечает Петворт.
– Значит, вы чувствуете себя немного стыдным, – говорит Любиёва, – за то, что сделали днем.
– Да, простите, случилось недоразумение.
– Вообще-то вы безобразник, – продолжает Любиёва. – Друзья устраивают в честь вас обед, а вы не приходите. Разумеется, все смущают. Не знают, что друг другу сказать. А ваш представитель из Лондона, у которого вы были вчера и ничего мне не сказали, он решил, что с вами произошла очень плохая вещь. Даже хотел идти в полицию или звонить в Лондон. Вы бы хотели, чтобы между нашими странами началась мировая война, Петвурт?
– Нет, не хотел бы, – отвечает Петворт.
– По счастью, доктор Плитплов считает, это был маленький амур, – говорит Любиёва. – Только вы должны сказать вашему мистеру Стедимену, что с вами произошло.
– Можно ему позвонить? – спрашивает Петворт.
– Думаю, он тоже придет в опер, – отвечает Любиёва. – Да, вы очень безобразник, но вы принесли мне цветок и смотрите виновато, а мы идем развлекаться, так что я не буду на вас сердить. Однако посмотрите на себя, пожалуйста. Мы идем в опер, где все одеваются в лучшее, а вы даже не надели красивый костюм. Может быть, пойдете, себя переоденете? Время есть.
– Костюм? – переспрашивает Петворт, вспоминая молнию, которую Баджи Стедимен вырвала с мясом. – Боюсь, он неглаженый.
– Хорошо, – недовольным голосом говорит Любиёва, – езжайте в плохой одежде. Давайте возьмем такси. Или вы больше любите трамвай?
В оранжевом такси она снова оборачивается к Петворту.
– Итак, товарищ Петвурт, вы отравились с писательницей. Хорошо провели время?
– Да, спасибо, – отвечает Петворт.
– Были в каком-то интересном месте, – продолжает Любиёва.
– Госпожа Принцип показала мне замок.
– Как мило! Замок Влама?
– Да, – отвечает Петворт.
– И он вам понравился?
– Да, замечательное место.
– Рада, что вы впечатлили, – говорит Любиёва. – Замок закрыт уже несколько недель, на реставрациум. Поэтому я вас туда еще не сводила. Впрочем, ваша знакомая очень известная писательница, думаю, она воспользовала свои привилегии, чтобы войти внутрь.
– Да, наверное, – отвечает Петворт, чувствуя себя неловко.
– А гробницу Влама смотрели? – спрашивает Любиёва.
– Гробницу Влама, – повторяет Петворт.
– В барочном стиле. С купидончиками.
– Ах да, – говорит Петворт. – Замечательная гробница.
– Вы правда так считаете? Я не знала, что она там есть, я только что ее выдумала. Как по-вашему, из меня тоже выйдет писательница?
– Да, наверное, – отвечает Петворт.
– Интересно, чем вы занимались на самом деле, – говорит Любиёва.
– Просто погуляли.
– Петвурт, Петвурт, выделаете мне такую нервотряпку. Вы врали мне про вчерашний вечер, теперь врете про сегодня. Я не знаю про вас, Петвурт. Не знаю, зачем вы здесь, но начинаю думать по-новому. Вы – плохой гость. Разве не знаете, что можете испорчивать мне жизнь, когда плохо себя ведете?
– Простите, – говорит Петворт, – но всё было совершенно безобидно.
– Неужели? – спрашивает Любиёва. – Вы или очень умный, или уж очень простой. Но даже если вы простой, вы в непростом мире. Помните, когда я везла вас из аэропорта в гостиницу, я сказала вам одну вещь? Что в моей стране всегда лучше быть осторожным? Вы меня не слушали? А я – бедный гид, и мне отвечать. Ладно, может быть, я попробую еще чуточку вам верить. Не знаю почему, может быть, вы мне нравитесь. В любом случае завтра мы уезжаем из Слаки. Может быть, вы исправитесь.
– Постараюсь, – отвечает Петворт.
– Постараетесь? Ладно, увидим. Так или иначе, сегодня мы развлекаемся. Вы не против сидеть пять часов и слушать опер на чужом языке?
– Разве не все оперы на чужих языках? – спрашивает Петворт.
– Ладно, сегодня у вас есть переводчик. – Любиёва берет его под руку. – И это очень хороший опер, одного из наших великих музыкантов. Ноты были затеряны, а при социализме их снова нашли. Многие считают, что он предвосхитил такие великие творчества, как «Марьяж Фигаро» Моцарта и «Стригун из Севильи» Россини. Теперь он возрожден, и все хотят послушать, в том числе некоторые иностранные люди. Все наши рабочие идут слушать и важные гости. Даже безобразники, как вы, товарищ Петвурт. Все-таки интересно, что же вы делали, мой нехороший друг, с вашей писательницей?
– Правда, совершили небольшую туристическую прогулку, – отвечает Петворт.
– Ой, серьезно?! – Любиёва щиплет его за руку. – Что ж, может быть, лучше не просить, чтобы вы назвали места, где побывали. Может быть, вы смущаете их говорить.
– Да нет, – отвечает Петворт, – просто я не знаю, где мы были. Я здесь чужой.
– Уже не чужой, – говорит Любиёва. – Что тут у вас за пятно на шее, не от поцелуя?
Машина останавливается: над ними высокий, подсвеченный прожекторами купол оперы, огромные ярко освещенные окна. У входа толчея, хорошо одетые пары выходят из оранжевых такси или черных «волг» и движутся к огромному мраморному подъезду.
– Надеюсь, вы сделали настрой сопровождать меня изящно, товарищ Петвурт, – говорит Любиёва. – Здесь, в опер, мы любим, чтобы во всем был фасон. Пожалуйста, поправьте шаль у меня на плечах, думаю, вы умеете быть джентльменом. У вас есть несколько влосок, чтобы заплатить таксисту? Он очень хочет, чтобы ему заплатили.
– Да, конечно. – Петворт лезет в карман потертых брюк.
Любиёва, в шали, с цветком на платье, берет его под руку, и
они вместе идут к зданию. На афишах певцы с накладными бородами, рты у них широко открыты; надпись гласит: «Ведонтакал Вроп». Течение увлекает Петворта и его спутницу к стеклянным дверям, за которыми стоят несколько (всего несколько) вездесущих вооруженных людей. Внутри играют тысячами цветов люстры; Петворт устал, смертельно устал, тело после утомительного дня обрело какую-то болезненную хрупкость, в голове беспокойство из-за догадок Любиёвой. Однако город исчезновений и предательств странным образом остается позади, когда они вместе с толпой проходят через вестибюль и начинают подниматься по изогнутой каменной лестнице, где взору больно от электрических канделябров, а равно от диадем, колье и меховых боа на красивых дамах, ожидающих очереди в гардероб.
– Ну, вы впечатлили? – спрашивает Любиёва, вступая в огромное бархатное фойе.
– Великолепно, – отвечает Петворт. Мимо проплывают дамы в черных декольтированных платьях, стоят солидные, как пингвины, господа в смокингах.
– Да, вы удивлены, – говорит Любиёва. – Мы очень любим музыку, а при социализме наша любовь стала еще сильнее. Билеты рассылают на заводы лучшим рабочим, и они приходят с большим удовольствием, как видите. Конечно, в западных газетах этого не пишут. Вы думаете, у нас только заводы и дефицит продуктов. Теперь вы видите, что всё не так. На самом деле мы живем очень хорошо.
– Это рабочие? – спрашивает Петворт.
– Да, наши граждане любят хорошо одеваться. Только вы, Петвурт, не в лучшем виде, посмотрите на себя.
– Я не знал, что это такой торжественный случай, – бормочет Петворт, глядя на отражение своего мешковатого костюма в огромных зеркалах.
– Ну, понятно, вы – иностранец, может быть, немного чудак. Так что мы сделаем вам маленькое извинение.
Мимо проходит высокопоставленный военный в орденских планках; у его спутницы декольте ниже пупка, почти до промежности.