За обедом, плавно перетекающим в ужин, говорили о вещах нейтральных, ни к личностям, ни к актерской профессии не имеющих никакого отношения. Мать вдруг обнаружила, что Тая – хорошо воспитанная, образованная, приятная в общении девушка. Матери понравилась, как дипломатично, не высказывая категоричных суждений, она выходила из самых щекотливых ситуаций, как с уважением относилась к мнению собеседника, даже если была не согласна с ним. Особенно мать отметила для себя, что вопреки этикету, предписывающему именно мужчине проявлять за столом заботу о женщине, Тая с удовольствием и, как показалось матери, от души, не напоказ, заботливо следила за тем, чтобы ее сын не сидел с пустой тарелкой, чтобы хорошо поел, то и дело понемногу подкладывая ему на тарелку многочисленные яства. Её тронуло, что «первый кусок» Тая стремилась отдать ее Косте, о себе не думая вообще. Каким-то непостижимым чутьем эта молоденькая девушка чувствовала малейшие нюансы настроения ее сына и либо подстраивалась под них, либо легким усилием дотягивала его настроение до нормы.
Когда дамы дружно принялись готовить стол к десерту, настояв на том, чтобы мужчина отдыхал и не расходовал себя по пустякам, Константин Обнаров убедился, что Тая матери по-настоящему нравится, и мать одобряет его выбор.
– Константин, почему ты так долго скрывал от меня Таечку? Это непростительно и возмутительно, – за десертом не выдержала, сказала мать.
– Не скрывал я, – он лукаво улыбнулся, предвкушая материнский «конфуз».
– Сколько лет вы знакомы?
– Мне кажется, всю жизнь, – уклончиво ответил сын. – Я хочу, чтобы ты не сомневалась: решение пожениться мы приняли чрезвычайно взвешенно. У нас было время подумать.
Мать довольно закивала, растроганно приложила уголок фартука к глазам.
– Мама… Опять слезы!
– Я… Я так рада за вас! Идите ко мне!
Мать обняла обоих, поочередно поцеловала.
– Я так рада за вас! – шепотом, борясь со слезами, вновь повторила она.
– Марта Федоровна, не плачьте, прошу вас, – Тая погладила мать по руке. – Хотите, мы для вас сделаем что-нибудь необычное, радостное, чтобы опять улыбка засияла на вашем лице?
– Это что же мы такое сделаем? – заинтересовался Обнаров.
– А хотите, Марта Федоровна, Константин вам сейчас споет?
– Что?! – изумился Обнаров.
– Что вы, милая! Он никогда дома не поет. Я удивляюсь, как в «Оде нищим» его петь уговорили.
– Я вижу гитару на антресолях. Я сейчас.
Тая ловко встала на подлокотник кресла, дотянулась до грифа и осторожно достала гитару.
– Чувствую я, давненько ваши гибкие музыкальные пальцы, Константин Сергеевич, не касались этого инструмента, – улыбнулась Тая, осторожно стирая с рыжего корпуса пыль. – Прошу! – она протянула гитару Обнарову. – Марта Федоровна, у вашего сына божественный голос. Очень нежный, с легкой хрипотцой. Прошу заметить, как раз то, что трогает женские сердца.
Обнаров улыбнулся ей хищно, шепнул: «Ты поздновато подсказала, с чего мне надо было начинать». И уже всем:
– Н-да-а… Когда-то наша «джаз-банда» гремела на студенческих капустниках и в переходах метро. Кстати, в метро нам даже деньги кидали. Иногда даже на пачку сигарет можно было наскрести. Вот это был успех! А пара-тройка песен в кино, несмелый вокал в театре – отнюдь не показатель. Так что, – он взял аккорд, прислушался к звуку, – строго не судите. Сейчас… – пальцами он пробежал по колкам, подстроил инструмент. – Сейчас-сейчас…
Несколько пробных аккордов, и в гостиной, освещенной неярким светом свечей, полилась песня.Еще одно забывчивое слово,
Еще один случайный полувздох —
И тосковать я сердцем стану снова,
И буду я опять у ваших ног… [9]
Мать с наслаждением слушала романс, то и дело смахивая непрошенную слезу, и улыбалась каким-то своим, потаенным мыслям.
Потом они пели все вместе Визбора, Есенина, Окуджаву, Вертинского и даже несколько хулиганских дворовых песен. Потом, когда умолк последний аккорд, мать вдруг сказала:
– Все, дорогие мои. Пора мне. Константин, вызови мне, пожалуйста, такси.
– Куда ты на ночь глядя?
– Не будь эгоистом, сын. Тебе я достаточно времени уделила. Меня сестрица твоя, Наташка, ждет. Поеду на результат ремонта взгляну.
Прощались тепло, и мать опять не удержалась от слез, обнимая на прощанье Таю.
– С вами душой отдохнула, дорогие мои. Берегите себя. Константин, будь добр, проводи меня до такси, – попросила мать.
Стоя в лифте, мать то и дело внимательно поглядывала на сына.
– Мам, спасибо тебе.
– Пустое. Я поживу у Наташки пару дней. Потом домой, в Питер, поеду. Не буду вам мешать.
– Ты не мешаешь.
– Это тебе я не мешаю. Сын! – она строго взглянула на Обнарова, – не обижай ее.
Он смутился.
– Что ты?! Я не умею…Она смотрела в окно на засыпающий, украшенный разноцветными огнями город. Пространство комнаты разделяло их.
– Вот мы и одни.
От его голоса она вздрогнула.
– У тебя замечательная мама, – попытавшись сыграть непринужденность, произнесла Тая.
– Да, – Обнаров кивнул.
Он подошел к ней. Сейчас они стояли друг напротив друга, совсем рядом, как тогда, в аудитории.
– Что случилось? – ладонью он коснулся ее щеки.
Она уклонилась.
– Извини. Нужно убрать посуду со стола.
– Бог с ней, – он поймал ее за руку. – Ты напоминаешь мне сейчас запертую в клетке птицу. Что не так? Тая, я сделаю все, как ты захочешь. Скажешь отвезти домой, отвезу. Скажешь, что решила остаться, я буду счастлив. Только в молчанку со мною играть не надо.
– Я… – она запнулась.
Он не торопил.
Ее щеки залил румянец. Наконец, справившись с собой, она продолжила:
– Вероятно, это дурной тон – оставаться на ночь с мужчиной, которого знаешь несколько часов. Я боюсь, что ты будешь плохо обо мне думать, если я останусь.
– Плохо думать… – растерянно повторил он. – Мы решили быть вместе. Какая разница, когда ты останешься у меня, сегодня, завтра, неделю, месяц спустя? Кому до этого какое дело? «Дурной тон»… Для меня важно только то, чего хочешь ты.
– Так! Хорошо. Я все поняла. Давай быстрее с этим покончим! Где спальня? Идем!
Она взяла его за руку, потащила за собой.
– Вот кровать. Вот мы. Мне самой раздеться? Или… Как это обычно принято у тебя? – в сердцах выкрикнула она.
Он обнял.
– Пусти меня!
Тая попыталась вырваться, раз, потом другой. Он не отпустил.
– Тихо, тихо. Успокойся. Успокойся, – Обнаров нежно гладил ее по голове, точно капризного ребенка.
Наконец она затихла. Он отстранился, отвернулся.
– Костя, я боюсь разочаровать тебя…
Горячей щекой она прижалась к его плечу, дрожащей рукой коснулась его спины. Сквозь тонкую ткань пуловера он почувствовал и это горячее прикосновение, и легкую нервную дрожь в ее пальцах, и то, что она была вся напряжена, как струна. Он боялся шевельнуться, боялся вспугнуть.
– Наверное, это старомодно, но…
– …твои отношения с мужчинами не доходили до постели, – все же не выдержал, помог он.
– У меня вообще не было никаких отношений. Ты – первый мужчина, который поцеловал меня…
Она сказала то, что хотела.
Обнаров обернулся, привлек ее к себе, заглянул в глаза, где так близки были слезы. Только тут он понял, как по-разному они воспринимают то, что может произойти этой ночью.
– Доверься мне, – прошептал он. – Я сделаю все, чтобы не разочаровать тебя.
Он осторожно выбрал шпильки из ее роскошных пепельных волос. Тяжелые локоны упали ей на плечи, заструились по спине. Она замерла, взгляд стал напряженным, чужим. Он убрал непокорную прядь от ее лица, улыбнулся.
– Поехали?
– Куда? – она точно ждала эту «отсрочку», взгляд вновь потеплел.
«Господи, что же творится в твоей умненькой головке, девочка моя? Что же ты там себе про нас, мужиков, страшного нафантазировала?» – невольно подумал Обнаров.
– Таечка, мы едем веселиться. Мы едем танцевать! Я знаю один очень недурной ночной клуб…