Лишившись соседки, девочка еще сильнее захотела оказаться среди других детей, которые манили ее своими играми, разговорами, ссорами и радостями, смехом и слезами. Чтобы попасть к ним, нужно было стать похожей, поэтому Татия перестала прятаться от взрослых за стеной якобы непонимания и позволила себя учить, продолжая общаться посредством жестов. Вскоре она смогла проводить время среди детей, но ее отдельно обучали языку, математике, рассказывали о стране, в которой на оказалась. О Земле. А еще предложили рисовать.
Изведав силу карандаша и красок, Татия захотела «найтись» — что если она родом из Красной Долины? Увидев ее картинки, взрослые узнают, что это за место и помогут ей вспомнить? На рисунках появился красный песок, оранжевые дюны, бордовые ущелья и изумрудное небо. Даже пойманная в зеленую сеть гора. Но никто не спешил открыть девочке секрет ее происхождения. Тогда Татия подписала рисунки — «Мой дом» и заговорила. Как выяснилось, сразу на трех языках. Это не составило особого труда. Так же, как и с соседкой, она сначала «чувствовала», о чем говорят, потом ей открывалось значение слов, они начинали складываться в предложения, и, потренировавшись несколько вечеров в уединении своей комнаты, Татия начинала говорить. К сожалению, это привело не к сближению с детьми, а к тому, что с ней проводили больше времени взрослые. Они копались в ее голове с помощью вопросов, как в песочнице пластмассовыми совками. Татия старательно отвечала, надеясь вскоре попасть в одну комнату с девочками, лучше всего в ту, где жила Ана.
Чтобы не перемещаться, Татия старалась не преследовать миражи в ущельях, сдерживая собственные порывы даже во снах, но это стало невозможно, когда в Долине стали появляться растения. Они перекатывались сухими мячами. Однажды один из них ожил — выпустив длинные колючие стебли, он окружил ноги девочки плотным кольцом и набросился на нее со всех сторон длинными шипами. Татия закричала от страха и, увидев знакомое дрожание, шагнула в его сторону, вырываясь на свободу. Но проснулась в коридоре.
Кроме нападающих растений, в снах начали оживать тени. Они отделялись от темных частей склонов и превращались в высокие фигуры, скрытые плащами с капюшонами, натянутыми до основания шеи. Если полы плащей открывал ветер, под ними клубилась тьма. Иногда сквозь капюшоны на девочку смотрели огромные нечеловеческие глаза без ресниц и век, словно небесно-голубые провалы.
Татия не рисовала теней, потому что боялась посмотреть им в глаза, но рассказывала о них взрослым и стала опасаться неосвещенных углов. Своей разговорчивостью и стремлением объяснить причины перемещений девочка не становилась ближе к другим детям и взрослым, а отталкивала или тревожила их, и прежде чем она догадалась об этом, успела превратиться в невиданную зверушку.
Так что пока настоящая Ана находила себе новых друзей и снова училась смеяться, девочка, которая начинала называть себя этим именем в одиночестве запертой на ключ комнаты, отдалялась и снова замыкалась в себе.
Потом наступил день, когда вышедший из-за угла учитель показался тенью из снов. Татия закричала, бросилась бежать по коридору и вдруг оказалась между машин посередине оживленного перекрестка недалеко от приюта. Визг тормозов, крики, яркое небо и свет фар оглушили ее. Как в первый день, девочка зажмурилась, закрыла уши руками, села на корточки на асфальт и закричала.
Вскоре после этого случая ее перевели в другой дом, в котором тоже были дети, но это место оказалось страшнее снов, заполненных темными тенями. В нем не было ярких красок и надежд, но было много людей, спрятавшихся так далеко внутрь самих себя, что собственное одиночество Татии стало не таким уж печальным. Она поняла, что оказалась среди больных. В чужом мире ей никто не верил. Все, что она рассказывала и порой делала, было странным, неправильным, и за это ее закрыли в доме без надежды.