Выбрать главу

— Я помню. — Жаклин расплылась в широкой улыбке. — Но мне кажется, что мужчины никогда не читали Алкотт.

— Моя литературная подготовка шире, чем твои мечты, — отвечал Крис. — Я даже читал Лору Ингаллс Уайлдер.

Официант осторожно обошел вокруг шляпы, поставил два стакана с позвякивающими внутри кусочками льда и наполнил их прозрачной ледяной жидкостью. Жаклин подняла свой стакан и сделала долгий глоток.

— Ну как, тебе лучше? — спросил Крис.

— Да, гораздо. Но честно, Крис, эта рекламная кампания ведется из рук вон плохо. Ты видел расписание последнего тура, которое мне приготовили, — не пропустили ни одного книжного магазина от Лос-Анджелеса до Мэна, визиты в редакцию каждой местной газетенки, на каждую захудалую радио- и телестудию… Я никогда не забуду диск-жокея из города Сентервилл в штате Айова, который назвал меня «парень» и предложил встречу тет-а-тет с ним и его маленькой коллекцией наркотиков, что, по его мнению, помогло бы мне увидеть «изнутри» сексуальные пристрастия кроманьонца.

Глаза Криса широко раскрылись.

— Ты никогда не говорила мне об этом.

— Я старалась поделиться с тобой при первой возможности. — Жаклин похлопала его по руке.

— Ну и?

— Что «ну и»? Право же, Крис… — Ресницы, накрашенные чем-то темным и блестящим, прикрывали ее глаза, и она, вспоминая, добавила: — Он был милым. Хотя и произносил букву «г» в слове «кроманьонец».

— Жаклин, а ты…

— Конечно нет. То, о чем я стараюсь сказать тебе, несмотря на все твои замечания, это то, что писать романы в наши дни — дело не для писателей, а для актеров. Что бы случилось с затворницей, царапающей слова на бумаге при свете свечи в башне из слоновой кости, где ее единственными компаньонами бывают только тени?

— Такого никогда не было… да, Эмили Дикинсон, конечно, но она…

— Писательство, как принято считать, существует для личностей-интровертов. Человеколюбцу не придет в голову стать писателем. Предполагается, что он будет актером, сиделкой, страховым агентом или…

— Ну хорошо, хорошо. — Крис сделал знак официанту. Ему казалось, что Жаклин может говорить, не переводя дыхание, а если и остановится, то только для того, чтобы приложиться к стакану, но она быстро разделалась со своим мартини. Крис вставил: — Я не хочу противоречить твоей теории. Но то, о чем ты говоришь, не имеет никакой связи с реальным миром. Дела идут так, как они идут, и твое ворчание ничего не изменит.

— Ты хочешь сказать, что это неуместно, — размышляла Жаклин. — Или «неусемно», как говорит мой вну… как говорит мой молодой друг.

Она немного отпила из второго стакана, а Крис стал размышлять о том, что за слово соскользнуло с ее языка. Внук? Внучатый племянник? Жаклин бесконечно рассказывала обо всем, за исключением своей личной жизни. Предположительно, был мистер Кирби, или, возможно, профессор или доктор Кирби. Никто, казалось, не знал, что скрывается за этим именем. Жаклин никогда не заводила о нем разговора. У нее были дети, но сколько? Вопросы, поставленные с расчетом на извлечение информации, оставались без ответа.

После того как первая книга Жаклин попала в список бестселлеров, а ее выходки на ток-шоу привлекли к ней внимание общества, несколько репортеров, поставляющих пикантный материал светской хронике, посвященной разным слухам и прочему вздору, почуяв возможность скандала, кроющегося за ее скрытностью, попытались выследить семью писательницы. Самое большое, что им удалось узнать, было то, что, по слухам, сын Жаклин проживал в студенческом кампусе университета на Среднем Западе. Репортеру, подошедшему к молодой, свежего вида женщине, сидевшей за столиком регистратора, было сказано, что мистер Кирби сейчас находится в общежитии, после чего его провели в комнату, занятую семью-восемью или даже двенадцатью-тринадцатью (журналист сбился со счета) улыбающимися молодыми людьми, каждый из которых уверял, что он сын Жаклин Кирби. У них были разные имена — Перегрин, Радклифф, Персиваль, Агривэйн и Уиллоуби, — и начавшееся интервью быстро деградировало в постоянные встречные претензии, отказы, отрицания, ругань, закончившиеся настоящим рукоприкладством.

Дальнейшие поиски показали, что единственным Кирби, зарегистрированным в этом особенном университете, был тридцатидевятилетний выпускник с явной примесью восточной крови.

Крис посмеивался над этой историей, но когда его самого спросили о личной жизни Жаклин, он правдиво ответил, что знает не более других. Он не хотел знать. В его функции входило успокаивать взвинченные нервы своего клиента, поддерживать хрупкое «эго» писателя и постараться отвлекать его от совершения катастрофических трат денег и времени, но он считал себя обязанным играть роль психиатра или адвоката. Несмотря на все ее недостатки, Жаклин никогда не будила его в три часа утра, угрожая покончить самоубийством или требуя внести за себя залог. Его устраивало знать не более того, что ему было нужно для успешной работы. Рассматривая свою собеседницу, окруженную со всех сторон накидкой, делавшей ее похожей на павлина во время линьки, он считал невозможным подумать о ней как о бабушке.