Мать покупает телевизор! Волшебный ящик, настоящее чудо, непрерывное черно-белое кино, стоит теперь в комнате родителей. Я смотрю его все свободное время.
Мать ставит пределы этому гипнозу, особенно по вечерам. Мне пора идти спать. Как-то раз у себя в комнате я побыла некоторое время в полной тишине. Заставив поверить, что давно сплю, я вышла кошачьим шагом. Направление — телевизор. Дверь родительской комнаты закрыта, но она вся в витражах. В середине — что-то вроде разноцветного витража. Я неподвижно встаю столбом у самой двери, чуть отступив от стекла, и смотрю телевизор с размытым, зато цветным изображением.
Теперь я расту одна. Марианны почти никогда нет, Николя все время пропадает на улице, а родителей стало и вовсе не заметно. Одиночество дается мне трудно. Я бунтую. В школе я отказываюсь ходить в туалет во время фиксированных перемен. Мочевой пузырь переполняется, а я все равно не иду в туалет. Я отказываюсь вешать пальто в гардеробе. Я ненавижу белку, нарисованную над входом, у этого зверька такая лживая улыбка, а крючковатые когти совсем как у матери.
Я становлюсь упрямицей, девочкой наоборот.
Я не делаю ничего из того, что мне говорят, отказываюсь абсолютно от всего, иерархия и ее правила напоминают мне о матери. Вырастешь, и что это тебе даст? Я не принимаю обычных методов воспитания, по которым меня натаскивают, всех этих абстрактных и смешных советов: «Надо делать вот это, взрослая девочка должна делать так…» А что такое взрослая девочка? Женщина, изводящая себя работой? Женщина, которая забыла, что такое петь и плясать, и говорит, что она не женщина? В процессе роста тела и увеличении возраста для меня нет ничего интересного. Я люблю только детские книжки, долгие мечтания у окна, картинки из Уолта Диснея, телевизор и кино. Я становлюсь расслабленной, ленивой, я и сейчас такой бываю иногда.
Мне необходимо лечь и бездельничать, ощущать, как проходит время, чувствовать бездействие, скользить взглядом по всей комнате, чуть прикрыв глаза, ничего не делая, только прислушиваясь к легкому движению воздуха у себя в груди. Мне нравится быть инертной, прикасаться к тягучему мгновению. Я застываю в оцепенении, отдыхая, и течение жизни замедляется. У меня есть время. Я убеждаю себя в невинности этого бездействия, в том, что я не такая, как все, я не буду похожей на свою мать, я не попаду в западню активного ритма жизни, за которой всегда следует смерть.
И ко мне приходят мечты о работе, на которой не надо ничего делать, о труде, который не будет мучительным, от которого не остается кругов под глазами — наоборот, глаза становятся красивыми; эта работа светла и радостна, а еще она немного изнеженная, чувственная.
Марианна теперь не приходит в отель даже по вечерам, я сплю одна. Сегодня я встретила ее, когда шла к киоску за жареной картошкой. Она обернулась, и я схватила ее за плечо. Она сердито посмотрела и бросила мне: «Отстань! Я тебе не сестра! Я Марианна Ван де Берг, моя сестра Аннеке, а не ты!» Я выпустила ее плечо, убежала в отель и расплакалась. У меня новая книжка: «Билли Брэдли уезжает в пансион». А это мысль. Терять мне больше нечего, а там уж точно не хуже, чем в отеле. Я прошу отправить меня в пансион, я хочу побыстрее сбежать.
— Можно мне коньяку, будьте любезны? — говорю я нарочно громко, чтобы скрыть смущение.
— Коньяк?! Дитя мое, ты лишилась разума! И кстати, попрошу тебя петь тоном пониже, будь любезна!
Петь тоном пониже: это забавляющее меня фламандское выражение означает «сбавить тон». Я не пою, к этому душа не лежит. Я боюсь этой новой жизни, боюсь вспылить, боюсь, что сделала неправильный выбор.
Мне одиннадцать лет, это моя первая ночь в интернате, и я не могу заснуть. Мне впервые не дали коньяку. И отказались помочь мне внести багаж наверх, в мою комнату. Да куда это я попала?!
— Немедленно в медпункт, дочь моя!
Сестра Ассизия, изумленная, хочет убедиться, что я здорова.
Я здорова и по ошеломленным глазам этого взрослого создания — строгого, но расположенного ко мне — понимаю, что связь между телом и алкоголем противоестественна, они смешиваются не так, как плоть с водой. Алкоголь не просто живительная влага, возбуждающая и согревающая, от которой кружится голова, а глухой может запеть.
Алкоголь — это ненормально, он — зло.