Сосед уходит, качая головой и бормоча про себя: «Десять и восемь лет…»
Мать стремительно краснеет, она потеряла и время, и репутацию в квартале. Вбегая в отель, она бесится и визжит. Она гонится за мной с угрозами:
— Силь… Сильвия! Если ты не выйдешь сей секунд…
Но меня уже давно и след простыл. Ясно ведь, господин Янссен не новости зашел обсудить. Я притаилась в шкафу, выставленном на лестницу между этажами, здесь мое новое тайное убежище. Тетя Алиса знает, но не скажет. Она видела меня и встала у шкафа, спиной прилипнув к его дверям.
— Где Сильвия?! Скажи мне, ты же знаешь, ну?!
Ярость матери не утихает. Она вооружена: в правой руке держит толстую ивовую выбивалку, которой вышибают пыль из матрасов, а на кончиках пальцев у нее заостренные когти, впивающиеся в тело, как крючки. Она угрожает и тете Алисе и, вздымая руки к небесам, кричит: «За что мне все это?!»
Часа два мне придется тихо просидеть в шкафу. Мать, разумеется, успокоится. Просто должно пройти время. Потом она вынет маленький стальной стаканчик из ящичка для шитья, где он хранится вместе с толстым наперстком, и станет пить херес или белое вино маленькими глотками. Она может выпить всю бутылку, но — наперсточками, считая, что, если пить помаленьку, это пьянит меньше, чем если выпить сразу все. Она заснет, измотанная, сломленная, пьяная, она обо всем забудет, и порки ивовыми прутьями не будет.
Любопытный месье раздавил собственный нос, как спелую сливу? Так ему и надо. Чтобы развеять скуку и привлечь внимание, я готова на все.
А мой братик изобрел другой способ, очень результативный. Из своего дерьма он лепит маленькие геометрические фигурки, которые с хохотом налепляет на стены, а потом убегает с грязными руками и разноцветной, как у индейца, рожицей. Мать ругается и бушует, приносит извинения клиентам и проклинает собственную беспомощность, обмывая его губкой.
Марианна все чаще пропадает у соседей, она и их маленькая дочка Аннеке понимают друг друга, как разбойницы-заговорщицы. Когда я встречаю ее в отеле, она шлет мне улыбку. Теперь вместе с ней входит таинственный запах табака. Кажется, она хорошо устроилась на стороне.
— Я не выношу сношений! Поняла?
Мать пьяна и трясет меня за плечи, смотрит со всей доступной ей строгостью и повторяет:
— Не выношу сношений. Невыносимо, когда твой отец, приходя с охоты или откуда там еще, воняя спиртным, по́том и скотиной, проскальзывает ко мне в постель и старается на меня влезть. Я сплю, я устала, а он, возбужденный и грязный, хочет в меня влезть. Я не хочу, я не могу так. Я слишком узенькая, поняла?!
— Нет, мама, я не понимаю.
— Ну, прям, ты все, все понимаешь! И кстати, влезать на меня совершенно не обязательно, есть много других забот…
Я отдираю от себя ее руки, затыкаю уши и, убегая, кричу:
— Не понимаю! Идите вы с вашими скандалами, хватит, перестаньте мне про это рассказывать, отстаньте, ну, мама!
Когда мать пьяная и не помнит себя, потому что брошена отцом, который ушел из-за ее отказа, она говорит со мной, не осознавая, что я еще дитя. Она раскрывается человеческому существу — быть может, самому близкому — и делится с ним своим горем. Я убегаю. Я не могу слушать эти взрослые слова, не могу представить, что мои отец и мать не выносят друг друга.
Мать говорит, что никогда не занималась любовью с отцом, отрицает любой плотский контакт, любые физические отношения. Она не знает, как мы появились на свет, но уж точно не от нее.
Я старший ребенок. На два года старше Марианны и на четыре — Николя, но я не могу вспомнить мать беременной. А вдруг она прятала округлившийся живот под пышными платьями, ею же искусно сшитыми? Она, должно быть, подправляла круглый живот, меся его, как тесто, когда мы были внутри, стыдясь этого явного свидетельства сношения с другим телом и его ухода. Никаких воспоминаний ни о ее родах, ни о приготовлениях к ним, ни об ее отсутствии. Только внушавшие мне ужас грудные младенцы — горластые уродцы, про которых тетя Алиса говорила, что это чудо Господне.
Я завидую сестре. В семье соседей она нашла теплый прием, они ее любят. Меня иногда приглашают поужинать, и я тащусь туда, стараюсь тоже войти в их круг, но я уже слишком взрослая и независимая. У меня тоже есть подруга, но она крутая. У ее родителей один из первых телевизоров во всем Утрехте. Я очарована, меня тянет туда как магнитом. Она поняла это и приглашает меня под настроение, а не тогда, когда я сгораю от любопытства. Это меня очень расстраивает. Матери меня жалко, она догадывается, что свое отсутствие в моей жизни смогла бы компенсировать этим чудом современной техники.