«Вот оно, число-то, где проявилось, — подумал Родионов. — Недаром томило меня предчувствие…»
Настроение читать газету пропало, он вздохнул, скользнул взглядом по лицам попутчиков и не обнаружив на них никаких эмоций, еще раз вздохнул и принялся глядеть в окно. Что-то насторожило его в заоконном пейзаже — убей Бог, не видел он прежде этой старинной, похожей на шахматную ладью, водонапорной башни из красного кирпича… Нехорошее подозрение шевельнулось в душе, но в эту минуту кто-то тронул его за плечо и, обернувшись, Родионов увидел людей в синей форме. Это снова были контролеры, на этот раз вполне классическая пара — коренастая пожилая тетка в мундире без погон и носатый унылый старик в очках.
— Брали уже, — сипло сказал Павел.
Старик недолго изучал квитанцию, предъявленную Родионовым, перевернул ее, понюхал, после чего возвратил и произнес неприязненно:
— Это не подлинник. Попрошу штраф.
Тетка в мундире с профессиональной предусмотрительностью встала сбоку, схватившись обеими руками за спинки сидений и перекрыла пути к бегству. Родионов затравленно огляделся — несколько «зайцев», пользуясь моментом, прорывались в дальний тамбур. Старик контролер сделал было движение в их сторону, но пересилил себя и остался стоять на месте, нетерпеливо перетаптываясь. Очки его блестели холодно и зло, и Родионов, поигрывая желваками, протянул ему последнюю сотню.
— Помимо штрафа, стоимость билета. — вредным голосом сообщил старик, выписывая квитанцию. — Пункт отправления? Станция назначения?
— Москва — Красный богатырь, — сухо и кратко ответил Павел.
— Это с Ленинградского надо было садиться, — так же сухо отозвался старик, возвратил сдачу и, оставив Родионова наедине с этой новостью, бросился вдогонку за ускользающими «зайцами».
Ничего, ничего, успокаивал себя Родионов, сойдя с поезда на первом же полустанке. Можно спокойно обмозговать детали предстоящего объяснения. Главное, во всяком случае, сохранять хладнокровие…
Однако сохранить хладнокровие оказалось не так-то просто. К пущей его досаде обратная электричка, как выяснилось из расписания, прибывала только через два часа.
Первым сердечным движением Павла Родионова было — хватить со всего размаху сумкой о бетонный край платформы, и может быть, именно так он и поступил бы, но пережитая им в этот день полоса мелких и пакостных неприятностей в какой-то мере подготовила его к философскому восприятию несовершенств окружающего мира. Так приведенный в отделение милиции какой-нибудь подвыпивший доцент в первую минуту кипит и возмущается порядками, требует правды, справедливости и адвоката, но проходит некоторое время и он успокаивается совершенно, привыкает к обстановке, располагается поудобнее, выясняет, где сортир и умывальник, словом, становится мудрее, ибо понимает, что есть вещи на свете, повлиять на которые не в человеческих силах.
Не было рядом человека, на которого можно было бы излить свое раздражение и злость, поэтому, не найдя выхода, чувства эти очень скоро улеглись сами собою. Правда, Родионов все же отнес свои неудачи на счет все той же Ирины, ведь если бы не она, не пришлось бы ему тащиться на вокзал и торчать теперь в долгом ожидании обратного поезда посреди пустой пригородной платформы… Мысль его попыталась самовольно проникнуть еще глубже в исследование причин и следствий, по вине которых он оказался в таком дурацком положении, и как всегда потянулись из этой глубины все новые и новые звенья, и конца этой цепи не было видно…
Какая-то тетка в белой одежде стояла одиноко перед большим ящиком на дальнем конце платформы, махала ему рукой и кричала:
— Ходок, гамбурги!..
Встрепенулись ветви придорожных деревьев и целая туча черного воронья выметнулась оттуда страшно и гортанно крича. Косо и укоризненно поглядев на странную торговку, Родионов спрыгнул на рельсы и, не оглядываясь, полез на крутой косогор. Он примостился под старой березой, отметив, что тело его само собою приняло позу почти классическую — он лег на бок, опираясь на локоть, сорвал длинный стебель и принялся его жевать.
Перед взором его открылась даль, наполненная воздухом и светом. Внизу весело блестели черные рельсы, за ними, карабкаясь по косогору вверх, тянулись вдоль путей придорожные посадки — кусты ольхи, осинник, серый хмызняк, дальше широко лежало поле, а за ним виднелся настоящий лес — нежная и прозрачная дымка берез на опушке, сквозь которую проступала темная зелень елей. За лесом желтело еще одно дальнее поле с еле видными домиками безвестной деревни на краю, а там леса, перетекая друг в друга, тянулись до самого горизонта…