— Эта девушка, конечно, заинтересуется и захочет ему позвонить еще. Если это обычная девушка и хочет замуж. А необычная звонить больше не станет. — твердо сказала Наденька, не поднимая головы.
— Почему? Мне как раз казалось…
— Потому что все шито белыми нитками. Грубая работа. Тут надо сыграть тонко, а вы артист никудышный…
— А может быть, она решит, что он влюбился, но просто смущен, робеет…
— Кому теперь нужен робкий человек?
— Значит, больше не позвонит?
— Никогда в жизни. — Наденька подняла голову, с усмешкой поглядела на Родионова и неожиданно добавила со странной интонацией: — Но уж вам-то она точно позвонит!
Родионов, расхаживавший все это время туда-сюда по комнате, присел на стул.
— Пожалуй, ты права. — сказал он самодовольно. — У меня сценка такая в повести, понимаешь? Я вот все не мог сообразить насчет женской логики…
— В повести можно, — разрешила Надя — Прочтут и не заметят никакой натяжки. Ладно, я пойду, дядя Паша… Какой же вы все-таки простодушный…
— Трудно тебе с твоим умом будет подходящего жениха найти. — вздохнув, пожалел ее Родионов. — Все такие дураки кругом.
— Да, — согласилась Наденька. — Глупые дураки!
И с этими язвительными словами она выбежала из комнаты.
Некоторое время Павел сидел, вытянув губы трубочкой и размышлял.
— Однако номер отпадает, — согласился он. — Девушка, конечно, необычная…
Взглянул на часы и стал собираться на службу.
Глава 2
Крик жаворонка
Обычно он проходил этот путь от дома до метро, почти не обращая внимания на привычные и примелькавшиеся подробности городского пейзажа, теперь же всякая мелочь была исполнена значения, поскольку здесь проходила она, видела все это своими глазами. Что-то здесь ей нравилось, (как здорово, что как раз к ее приходу расцвела сирень), а что-то, к примеру, эти переполненные мусорные баки оскорбляли ее чувства.
Родионов с улицы обернулся на свой дом. И дом, который так ему приглянулся три года назад, когда ему выделили здесь комнату, теперь показался старым, бедным и убогим. Такие девушки не любят деревянных домов и неважно смотрятся на их фоне. Место таких девушек — пальмовые острова с золотым песком, палуба белоснежной яхты…
Вот здесь она уходила от него, не сказав ни слова и ни разу не обернувшись, а он стоял, переминаясь с ноги на ногу и глядел в землю, изучая трещины на асфальте и ковыряя носком ботинка чей-то плоский растоптанный окурок. Странное это было ощущение, ощущение непоправимой потери, обиды, и еще донимала неотвязчивая ненужная мысль о том, что материя не исчезает бесследно, а остается навсегда, распадаясь на атомы и все время превращаясь во что-нибудь, и у вот этого самого окурка никто не может отнять его вечность, даже если ополчится на него весь мир…
И тогда он бросился вслед за нею, за белым платьем, теряя уже его из виду, потому что оно стало растворяться в рыночной толпе. Вот здесь на повороте задел он проходившую мимо бабу с пустым бидоном, приостановился было, расслышав за спиною звон упавшего бидона и злобные проклятия, но в это время из переулка стал со скрежетом выворачивать трамвай, и Родионов, не размышляя кинулся к нему и вцепился обеими руками в железную скобу, нащупал ногою какой-то торчащий сзади выступ. Трамвай резво набирал скорость, Родионова мотало из стороны в сторону, им овладела бездумная тупая отвага. Мелькнуло сбоку знакомое платье, и он спрыгнул с железного выступа, продолжая цепляться руками за ускользающие скобы. Его рванула следом, едва не выдернула руки из плеч страшная сила, он перекувырнулся, больно ударился плечом, затем затылком, так что потемнело в глазах. Лежа навзничь на каменных плитах между рельсами, услышал визг тормозов — над ним навис грузовик, немо разевал рот высунувшийся из кабины водитель.
Но самым сильным впечатлением было то, что все это с ним уже происходило, и все он знает наперед до самых мельчайших подробностей. Праздничное и сияющее явление ложной памяти. Он знал, что сейчас встанет и, корчась от боли, побредет к обочине. И там будет ждать его Ольга. Он точно помнил, что она скажет, только сейчас не мог выразить это словами…
Родионов, превозмогая боль, поднялся с земли и, пошатываясь, побрел к обочине. Все было потеряно. Он нагнулся и, чувствуя, как жаром позора наливаются щеки, стал отряхивать пыль с брюк, разорванных на колене. Ладони были содраны о мелкие камешки, саднили.
— Герой, — сказала Ольга.
— Ничего, — тихо ответил он и поднял голову.