Реновалесъ скоро замѣтилъ окружавшую его среду любопытства. Молодые художники, копировавшіе картины, ниже склонились надъ мольбертами, хмурясь и водя кистью медленно и неувѣренно, такъ какъ позади нихъ проходилъ великій маэстро. Новые, приближающіеся шаги заставляли ихъ каждый разъ вздрагивать отъ страха и горячаго желанія, чтобы онъ бросилъ взглядъ на ихъ работу. Реновалесъ догадывался съ нѣкоторымъ чувствомъ гордости о томъ, что шептали эти губы, что говорили эти глаза, то разсѣянно поглядывавшіе на полотно, то внимательно устремлявшіеся на него.
– Это Реновалесъ… Художникъ Реновалесъ.
Маэстро долго глядѣлъ на самаго стараго изъ копировщиковъ; это былъ дряхлый и почти слѣпой старикъ съ большими выпуклыми очками, придававшими ему видъ морского чудовища; руки его дрожали отъ старости. Реновалесъ зналъ этого человѣка. Онъ видалъ его двадцать пять лѣтъ тому назадъ, когда самъ еще учился въ музеѣ; копировщикъ сидѣлъ и тогда на этомъ мѣстѣ и писалъ неизмѣнно копію съ картины Веласкеса Los Borrachos [2] . Если-бы даже онъ ослѣпъ окончательно или картина исчезла, онъ смогъ бы нарисовать ее ощупью. Реновалесъ часто разговаривалъ съ нимъ въ тѣ давнія времена, но бѣдняга, конечно, не имѣлъ теперь ни малѣйшаго понятія о томъ, что знаменитый Реновалесъ, слава котораго гремѣла на весь міръ, былъ тѣмъ самымъ молодымъ человѣкомъ, который не разъ просилъ въ тѣ отдаленныя времена одолжить ему кисть; воспоминаніе объ этомъ молодомъ человѣкѣ даже едва ли сохранилось въ его памяти, окаменѣвшей отъ неподвижности. Реновалесу невольно пришла въ голову мысль о несравненной добротѣ дороднаго Бахуса и его пьяныхъ придворныхъ; эти важныя персоны на картинѣ Веласкеса давали средства къ жизни бѣдному копировальщику, а можетъ-быть и его семьѣ – старой подругѣ жизни, женатымъ дѣтямъ, и внукамъ, которыхъ старикъ содержалъ трудомъ своихъ дрожащихъ рукъ.
Кто-то шепнулъ ему на ухо вѣсть, волновавшую весь музей, и, пожавъ плечами съ нѣкоторымъ презрѣніемъ, бѣдняга оторвалъ отъ раобты свое изможденное лицо.
Значитъ, Реновалесъ здѣсь, знаменитый Реновалесъ! Ну, что же, посмотримъ наконецъ эту знаменитость, это чудо!
И онъ устремилъ на маэстро огромные, словно у чудовищной рыбы, глаза, въ которыхъ сверкалъ за большими очками огонекъ ироніи. «Форсунъ!» Ему приходилось не разъ слышать о роскошной мастерской въ чудномъ дворцѣ, который выстроилъ себѣ Реновалесъ позади парка Ретиро. Всѣ эти богатства были отняты Реновалесомъ, по мнѣнію старика, у такихъ бѣдняковъ, какъ онъ, лишенныхъ протекціи и отставшихъ отъ удачниковъ на жизненномъ пути. Реновалесъ бралъ за картину по нѣсколько тысячъ дуросовъ, тогда какъ Веласкесъ работалъ за три песеты въ день, а Гойа писалъ портреты за пару onzas [3] . Все это было сплошнымъ враньемъ. Модернизмъ былъ въ глазахъ старика лишь дерзкимъ порывомъ молодежи, для которой нѣтъ ничего святого, и проявленіемъ полнаго невѣжества въ искуствѣ со стороны разныхъ дураковъ, вѣрящихъ газетнымъ толкамъ. Единственное, что было хорошаго въ искусствѣ, находилось здѣсь въ музеѣ. И старикъ снова презрительно пожалъ плечами; ироническій огонекъ въ его глазахъ потухъ, и онъ опять сосредоточилъ все свое вниманіе на тысячной копіи съ Los Borrachos.
Видя, что любопытство вокругъ него затихаетъ, Реновалесъ вошелъ въ малый залъ, гдѣ находилась картина Las Meninas. У этой знаменитой картины, занимавшей всю заднюю стѣну зала, сидѣлъ передъ мольбертомъ Текли; бѣлая шляпа его была сдвинута на затылокъ, чтобы дать полную свободу пульсаціи на лбу, нахмуренномъ отъ упорнаго напряженія.
При видѣ Реновалеса онъ поспѣшно всталъ и положилъ палитру на кусокъ клеенки, защищавшій паркетъ отъ пятенъ краски. Дорогой маэстро! Какъ благодаренъ онъ ему за приходъ!.. И Текли показалъ ему свою копію; она отличалась точностью во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ, но чудной жизненности и реальности оригинала въ ней не было совершенно. Реновалесъ одобрительно покачалъ головою, удивляясь терпѣливому и упорному труду этой кроткой, рабочей скотины, которая бороздила почву всегда одинаково ровно, съ геометрическою точностью, но безъ малѣйшаго намека на оригинальность.