Дэвид долго раздумывал над этим инцидентом и уже начал кое о чем догадываться. По-прежнему погруженный в мысли, Дэвид добрался до маленькой, но очень удобной плитки, являвшейся единственным украшением его кухоньки, и налил себе четвертую чашечку кофе. Еще не кончилось утро, а он уже почти прикончил кофейник! Но с этим случаем действительно стоило разобраться поподробнее. Теперь, когда он узнал Глорию лучше, не составляло особого труда предположить, что весь этот пресловутый инцидент явился делом ее рук — задуман и поставлен, как хорошо отрепетированный спектакль под ее руководством, А все для того, чтобы заполучить Дэвида в свои руки. Вполне возможно, что неуклюжие, робкие попытки Евы оправдаться перед ним были неподдельными, а он в тот момент оказался недостаточно проницательным и попался в ловушку, подстроенную Глорией.
— Я люблю тебя, Дэвид, — рыдала она тогда. — Это хоть что-нибудь для тебя значит? Неужели ты думаешь, что я бы так унижалась перед тобой, будь я той самой дешевкой и шлюхой, за которую ты меня сейчас принимаешь?
Тогда он ее не слушал, даже смотреть в ее сторону ему было тяжело и противно. Уже позже, оказавшись в комнате Глории, он увидел через — окно, как приятель Говарда, с которым он застал ее, посадил Еву в машину и укатил в неизвестном направлении. Оттого его уверенность в измене Евы окрепла и1 он решил, что она просто ему лгала. Как лжет всякий предатель, которого вывели на чистую воду. Тогда он думал, что Ева притворялась, говоря о своей любви к нему, для того чтобы его заарканить и женить на себе, а сама находила утехи на стороне.
Но вот сейчас его уверенность в ее измене растаяла. Вернее, он был уверен только в одном — она нужна ему как женщина. Господи, как же он хотел бы забраться с ней, нагой, в постель и трахаться до тех пор, пока на ее коже не проступят крохотные росинки пота, похожие на капельки воды, которые покрывали ее тело на роскошном цветном развороте в «Стаде». И еще ему хотелось снова услышать ее вскрики и стоны любви, когда в самый патетический момент она призывала его к себе и, словно сумасшедшая, кричала о любви к нему. После овладения Евой во рту не оставалось неприятного привкуса, как после соития с Глорией. Но к дьяволу Глорию! Сегодня ночью он будет обладать Евой. Раз, и еще раз, и снова, и снова…
Самую большую в жизни радость Дэвид извлекал из любовных отношений и близости, сопутствующей им. Помимо восторгов любви, Дэвид обожал добротно сработанные, четкие и ясные, без излишней возни и пустот, адвокатские отчеты. Часто, вспоминая родителей, Дэвид мысленно благодарил их за то, что, воспитывая его, они исповедовали принцип примата человеческого разума над чувствами. По их мнению, мышление всегда должно распоряжаться человеческими чувствами, а не наоборот. Человек практического склада, несомненно, тоже наделен чувствами, но держит их в узде и таким образом обеспечивает себе успех на жизненном поприще.
Родители Дэвида с самого детства убеждали его в том, как важно быть сильным и понимать необходимость самодисциплины. Эти качества внедрялись в него несмотря на то, что он был тогда единственным ребенком в семье и ни в чем не нуждался.
Его учили, что человек — существо рациональное и, следовательно, в состоянии управлять с помощью воли и разума физической стороной своего «я». Но в эту упорядоченную структуру могут вмешаться эмоции и нарушить устоявшуюся схему. Поэтому его также учили, что гораздо выгоднее скрывать свои чувства, нежели афишировать их. И самое важное — прежде думать, а уж потом действовать.
Честолюбие и стремление к успеху тоже составляли часть наследства, доставшегося Дэвиду от его стариков. Главным же богатством, которое унаследовал Дэвид, оказались младшие сестры и брат, которые вдруг стали появляться на свет один за другим с такой поспешностью, что это никак не вязалось с преклонным возрастом его матери и отца. Потом, вороша в памяти обрывки прошлого^ Дэвид пришел к выводу, что они предчувствовали свой конец и знали, что умрут вместе, — точно так же, как вместе все делали при жизни. Дэвид не смог представить себе мать и отца по отдельности. Они так и сохранились в его памяти как некое неразделимое целое.
Дэвиду было леэ пятнадцать, когда он неожиданно для себя открыл страстность и глубинную чувственность собственной натуры. К счастью, природа наделила его при этом удивительно привлекательной внешностью, и женщины были без ума от него, даже к огда он был подростком. Он еще только перешел в школу высшей ступени, а уже познакомился с Ди, официанткой в небольшом ресторанчике, торговавшем гамбургерами, и, что называется, позволил ей совратить себя. Ребята его возраста, словно шмели, роились вокруг нее в любое время дня и пытались пригласить ее в ресторан или на танцульки. Они даже заключали между собой пари — кто первый из них залезет ей под юбку. Но она довольно небрежно отшивала своих сопливых ухажеров, выделив одного лишь Дэвида из всех, и когда бы он ни забежал перекусить в шумную и прокуренную гамбургерную, он всегда ловил на себе ее изучающий и зовущий взгляд.