– Ваши документы, – строго потребовал подошедший полицейский.
Отставив бокал в сторону, Венсан посмотрел на него с любопытством:
– А что? Есть какие-то сведения о моей неблагонадежности?
Тот молчал, ожидая, когда Венсан предъявит свои бумаги. Музыка стихла, но этого никто не заметил. И Ева впервые после его последнего визита увидела Венсана.
Кара вздохнул и спокойно протянул документы офицеру.
– Вы служили в армии, – сухо прокомментировал факт полицейский. – Воевали?
– Да, если стояние у линии Мажино можно назвать войной, – Венсан усмехнулся.
Но тот лишь окинул его суровым взглядом.
– На французской стороне?
– Я француз, – коротко ответил он.
Ева напреженно следила за их суровыми лицами.
– Вы были судимы. За что?
Очередная ухмылка пробежала по лицу Венсана, скользнув в его пристальном взгляде:
– Антисемитизм.
Офицер вдруг разразился смехом, и Венсан последовал его примеру. Напряженная обстановка мгновенно разрядилась. Полицейский вернул бумаги. А Ева неотрывно, будто пригвожденная к месту, продолжала смотреть на Венсана, не в силах поверить в то, что услышала.
Давно пробил час ночи, и в помещении медленно гасили электрические лампады. Табачная дымка рассеивалась, разговоры стихали. Посетители покидали ресторанчик, растворяясь в темноте ночных улиц.
Венсан не уходил. Он ждал до последнего, а Ева старалась делать вид, что не замечала его. На самом деле она думала, что он уйдет, но спустя полчаса стало ясно, что ожидание тщетно. Наконец, взяв сумочку, она направилась к выходу.
– Как меняется обстановка, – отчетливо и довольно громко произнес он ей вслед.
Она сжала губы, уловив насмешку в его словах, и даже не обернулась.
– Ева, постой, – он постарался остановить ее, но она отмахнулась и выскользнула на улицу.
Он с досадой последовал за ней.
– Да постой же ты!
Темень и тишина спящего города, ни единого шороха, только стук ее каблуков и торопливые шаги Венсана, мужчины, которого, как ей сейчас казалось, она толком никогда не знала… Ева запаниковала и ускорила шаг.
Догнав, Венсан резко схватил ее за руку и развернул к себе. Она гордо подняла голову и посмотрела ему в глаза, словно никакого страха не было.
– Ты ничего не хочешь спросить у меня?
– Разве что случайно ли ты здесь оказался. Хотя… боюсь, неслучайно.
– И все? И ты совсем не хочешь знать, что все это значит?
– Совсем не хочу. Венсан, оставь меня в покое. Зачем ты меня преследуешь?
– Я тебя не преследую. Я хочу предложить тебе свою помощь.
– А ты уверен, что она мне нужна? – спросила она с насмешкой. – Хочешь предложить содержать меня? Спасибо, не нуждаемся.
Она попыталась развернуться, но он сжал ее локоть, раздосадованно воскликнув:
– Ева!
Она остановилась, вздохнув.
– Думаешь, меня правда судили?
– Раньше я бы не поверила, а теперь уже ничему не удивляюсь.
– Ева, это блеф, но весьма полезный в наши непростые дни. Я могу и тебе сделать новые документы.
– Не понимаю, зачем мне это.
– Придет время, когда сведения о том, что твой муж погиб на войне с немцами, погубят тебя…
Ксавье бежал. Вся его жизнь превратилась в отчаянный бег. Можно было решить, что он бежал от немцев, неумолимо приближаясь к границе оккупированной Франции. Но это было не так.
Он не чувствовал страха перед фашистами, только ненависть к ним. И не от них он бежал. Он бежал от прошлого, дальше и дальше. От уголка счастья, ставшего приютом боли и потерь. Бежал от себя, от собственных чувств, слабостей, оставляя позади собственное безоблачное и чудовищное детство.
Он больше не плакал. Он становился жестким и твердым. В его сердце не было прощения и не было страха. Только где-то в самой глубине души он боялся одного – вновь очутиться в Лилле, где все напоминало о трагедии, боялся сломаться под гнетом воспоминаний, потому что знал, что второй раз не сможет это пережить.
Ксавье медленно шел один по полупустынной улице, не замечая ничего вокруг. Дорога довела его до Дижона, но он толком не знал, куда направлялся и где его конечная цель. Скорее всего, он инстинктивно стремился к границе двух Франций: свободной и подчиненной. Сейчас, когда еще можно было в общем хаосе легко перемещаться по стране, он пытался затеряться в угрюмой многоликой толпе, сохраняя среди чужих людей свое одиночество.
Кто-то окликнул его, но он не сразу остановился, словно не с первого раза понял, что обращались именно к нему. Подошел немецкий офицер.
– Твои документы, мальчик, – сказал тот без тени мягкости в голосе.