– Нет…
Он поднялся, кинулся со всех ног к дому, упал, вскочил, снова кинулся. Уже через мгновенье доски крыльца соскочили с опор и устремились вниз, едва не укрыв под собой мальчика. Но его удержали какие-то случайные прохожие.
Он, не отрываясь, смотрел на этот всепоглощающий ужас, не решаясь поверить. Слезы лились рекой. Он рвался изо всех сил, зло отбиваясь, не понимая, что руки, державшие его, спасали от гибели.
– Нет! Нет!… Сволочи! Я проклинаю вас! Я ненавижу вас! Ненавижу!
II
Яркий свет десятков электрических лампочек заливал золотом просторный банкетный зал. Все та же роскошь и красота. Казалось, что этого места и этих людей совсем не тронула война. Тот же блеск пышных приемов, сменились лишь темы для разговоров.
– Я предлагаю поднять бокалы за Анри Петена, – торжественно произнес Филипп Варенкур, – за человека, возглавившего наше правительство в такое непростое время.
Зал наполнился хрустальным звоном.
– Я не стану пить за предателя, – вдруг выпалил человек лет тридцати пяти, довольно высокий, с густыми каштановыми волосами, тоненькими аккуратными усиками и бородкой.
Взгляды моментально обратились к нему, а бокалы замерли в воздухе.
– Как вы смеете так называть этого человека, героя Первой мировой? Мсье… простите, не помню вашего имени, – с негодованием прервал тишину хозяин дома Филипп Варенкур.
– Эдмон Ловаль.
– Постойте, постойте, я, кажется, вашу фамилию слышал в связи с…
– В связи с выборами премьер-министра, – подсказал ему кто-то.
– Ах, да, – припомнил и Варенкур. – Вы один из тех немногих членов Национального собрания, которые голосовали против Петена.
Эдмон Ловаль кивнул, и узкая полуусмешка коснулась уголка его губ.
– Нас было восемьдесят, – поправил он.
В зале воцарилась тишина. Мсье Ловаль со снисходительным благородством окинул взглядом своих явных противников.
– Маршал Петен – выдающийся человек, и его действия снискали ему уважение и любовь всей нации… ну, разве что за исключением восьмидесяти депутатов Национального собрания, – насмешливо, едва ли не презрительно прервал эту неловкую паузу Варенкур.
– Когда-то заслужил, да, – парировал Ловаль. – Теперь же он призывает к коллаборационизму с немцами.
– Довольно! Я не желаю слышать это в своем доме, – непреклонно произнес Варенкур.
Все молчали. Ловаль еще раз обвел окружающих разочарованным взглядом и прошел к выходу.
Соланж проводила его устало-скучающим взором. Эти разговоры, эта политика были далеки от нее. Война окончена, по крайней мере, для этой части Франции, а остальное не имело значения. Правые, левые, Петен, оппозиция… Скучны были все эти люди, которые регулярно собирались в доме ее отца.
Ее взгляд остановился на мужчине, стоявшем чуть в стороне ото всех, опираясь о перила лестницы, ведущей наверх. Он был молод, резко привлекателен и с поверхностным безразличием наблюдал за происходящим. Лишь на мгновение его слегка надменный взгляд встретился со взглядом Соланж.
– Господа, нас прервали, – попытался замять ситуацию Варенкур. – Выпьем же!
Десятки бокалов вновь соприкоснулись с хрустальным звоном.
Ей будто не хватало воздуха в просторном зале с высокими потолками. В присутствии этих людей, пусть и стоящих далеко, было почти физически тесно.
Соланж незаметно покинула гостиную и вышла на крыльцо, куда доносились лишь слабые отзвуки голосов. Свежий воздух дохнул ей в лицо. Она улыбнулась ночной прохладе, даже не чувствуя ее пронизывающего воздействия. Здесь было хорошо.
Жизнь после войны стала странной. Ничего вокруг не изменилось, но в то же время все было другим. А может быть, дело было не в войне. Может, дело было в ней самой.
Она услышала какой-то шум и оглянулась. Соланж узнала Эдмона Ловаля, покинувшего их дом. Несколько человек в военной форме окружили его и, несмотря на попытку вырваться, схватили, заломив руки за спину.
– Немецкие прихвостни! – выкрикнул Ловаль.
Один из них резко ударил его прикладом по затылку. Эдмон вскрикнул, согнулся, а затем снова попытался высвободиться.
Тогда второй выхватил из кобуры пистолет и приставил к виску депутата.
Соланж, затаив дыхание, прильнула к стене, прячась в темноте ночи за тенью колонн крыльца. Ее сердце отчаянно стучало в страхе и недоумении.
С дулом пистолета у виска Ловаль перестал сопротивляться. Его посадили в машину, и автомобиль унесся прочь.
Соланж выдохнула. Постепенно до ее сознания доходил истинный смысл происшествия, свидетельницей которого она стала.
Светское собрание в доме Варенкура продолжалось, «политические игры» уступили место оживленным карточным.