– Было ли это какой-то психологической проблемой, этот «рак»? – спрашивает один из нас.
– Отнюдь. Рак чьего-то места означает, что пространство, которое занимает чье-то место во вселенной, стало канцерогенным.
– Мы действительно не понимаем, о чем вы говорите, – признаемся мы.
– Когда ваше место канцерогенно, это значит, что оно всегда в неверном времени. С вами происходят несчастные случаи.
– Вы имеете в виду: находиться не в том месте не в то время?
– Нет. Ваше место не может быть не тем, но когда оно больно или канцерогенно, то оно в неверном времени – точно так же, как ваши часы могут оказаться не в том времени. Но с вашим местом все гораздо хуже: это не просто неверное время – это плохое время, трагическое время. В вашем месте все время происходят несчастные случаи. Для Сары первый несчастный случай оказался последним.
– Откуда вы все это знаете?
– Я знал это с первого дня, как вы привели ее ко мне, когда я увидел природу ее опухоли мозга. Возможно, вам захочется возбудить против меня дело; вы можете меня возненавидеть за то, что я знал и не сказал вам, что это последний симптом, который у нее проявится и который ее убьет. Я решил утаить от вас эту информацию для вашего же блага.
– Тогда, ради бога, зачем же вы говорите нам теперь? Почему было не дать нам верить, что она умерла от реального, обычного несчастного случая?
– Даже не знаю. Наверно, потому, что я люблю видеть, как люди удивляются. И в любом случае честность – это лучшая политика. Это известная цитата, или я только что сам это придумал? Даже если это происходит поздно. Лучше поздно, чем никогда. Лучше перестраховаться.
– Значит, вы сочинили всю эту ложь о том, как она ляжет на тротуаре и закроет глаза?
– Но я же говорил вам, что она умрет неожиданно, не так ли? И она действительно легла на улице, хотя, наверно, глаза ее вряд ли были закрыты, если ее сбила машина. В любом случае, я был не так уж далек от истины.
Во мне очень быстро закипает ярость, принимая угрожающие размеры.
– Я бы мог предотвратить несчастный случай! – кричу я.
– Нет, – возражает доктор. – Только отсрочили бы его, почему я и не сообщил вам об этом. Эта информация отравила бы вам жизнь.
– Вы убили ее, не сказав нам! – орем мы в безумной ярости.
– Вы бы держали Сару взаперти, в маленькой белой продезинфицированной комнате без всякой мебели – только пол из перин и стены из перин. И даже тогда в конце концов произошел бы роковой несчастный случай.
Преисполненный презрения, я брызгаю слюной:
– Насколько мне помнится, существует всего четыре типа смерти: от болезни, несчастного случая, убийства и самоубийства. Пока что единственное, от чего не умерла Сара, это от последнего. Но я уверен, что с вашей помощью мы куда-нибудь втиснем и эту причину смерти. В конце концов, вы уже были так любезны, что обеспечили нас убийством.
Мы с леди Генриеттой больше не в силах сдерживаться. Мы набрасываемся на доктора. Избиваем его до крови. Я стучу по его голове, как дятел. Генриетта наносит удары кулаками в грудь. Мне почему-то хочется произнести: «Смерть и умирание». А потом я просыпаюсь.
Что за дерьмо этот доктор! Я все еще киплю от ярости, хотя и испытываю облегчение оттого, что это всего лишь сон. Сара действительно умерла от несчастного случая, а не от «рака ее пространства», или «места», или «воздуха». Ее несчастный случай нельзя было ни предусмотреть, ни предвидеть, ни предотвратить, и какой-то там маленький глупый доктор в своем маленьком глупом кабинете не знал, что он произойдет.
Я продолжаю приносить испражнения попугая на ту улицу и разбрасывать их там.
Я захожу к своему другу Томми. Я рассказываю ему о несчастном случае, плачу, а он пытается меня поддержать.
Он говорит:
– Манхэттен – это такое нездоровое и дрянное место, там не должны жить люди, особенно дети. Там почти нет деревьев и животных – кроме домашних собак и голубей, которые гадят прямо на голову. Правда, это не совсем так. Несколько дней тому назад я исполнял брачный танец в квартире своей любимой девушки: она всегда требует, чтобы я это делал перед тем, как мы займемся сексом. Музыка оглушительно гремела, и я был в чем мать родила, как вдруг – подумать только! – я увидел за окном голубую птицу. Так что, быть может, еще осталась надежда для этого мерзкого, отвратительного Манхэттена.
– Это был попугай?
– Попугай?
– Да.
– Не знаю. Он был не так уж близко.