Прошло несколько минут, прежде чем к Фелиситэ вернулось самообладание. По условиям танца она разошлась с партнером, затем они вновь сошлись. Она бросила взгляд на бесстрастное лицо мужчины, с которым танцевала. Когда они подняли сомкнутые руки вверх, приблизившись друг к другу настолько, что их плечи соприкоснулись, Фелиситэ не смогла удержаться от насмешки.
— Вы — жестокий человек, полковник, но ждать от наемника чего-либо другого, наверное, просто бессмысленно.
— Судя по вашему тону, вы считаете мою профессию самой отвратительной на свете, — ответил он с нескрываемым вызовом.
— Воевать ради других за деньги, а не за собственные убеждения, не обращая внимания, кто прав, кто виноват? По-моему, вам вовсе нечем гордиться.
— И все же это достойный путь к успеху.
— Значит, вы решили сделать карьеру? На службе у чужого короля? Это делает вас похожим на авантюриста. — Фелиситэ вопросительно посмотрела на него из-под опущенных ресниц, прежде чем сделать очередной выпад.
— По-вашему, это очень плохо? — На скулах полковника заходили желваки, однако он больше ничем не выдал того, что ее слова попали в цель.
Девушка напустила на себя задумчивый вид.
— Почему же? Я не знаю. Вероятно, это зависит от того, по какой причине вы избрали этот путь.
— А как вы посмотрите на такие причины, как нищета и ожидавшее рабство?
Неужели у него хватило наглости насмехаться над нелестной оценкой собственной персоны? Об этом трудно было судить со всей определенностью, так как они снова разошлись.
— Луизиана больше чем достаточно настрадалась от людей, приезжавших сюда, чтобы нажиться как следует и убраться восвояси, вместо того чтобы остаться здесь навсегда.
Серьезный тон партнерши заставил офицера удивленно приподнять бровь.
— Вы, конечно, имеете в виду французов благородных кровей, искателей приключений?
— Они, несомненно, отличались более изысканными манерами. — Фелиситэ с едкой любезностью присела в реверансе, как только смолкли звуки паванны.
— Подождите, — сказал полковник Мак-Кормак, увидев, что девушка собирается уйти, — сейчас начнется новый танец.
— Если я останусь с вами еще на один танец, полковник, вы можете оказаться прикованными ко мне навсегда. — Она ответила столь резко, потому что почувствовала в его голосе тон приказа, кроме того, ей совсем не хотелось подчиняться чужой воле. Однако, как бы то ни было, два танца подряд с одним кавалером обычно воспринимались окружающими как знак обручения.
— Это можно назвать обменом любезностями пополам с местью, не так ли? — жесткие линии рта Мак-Кормака скривились в усмешке. — Впрочем, О'Райли наверняка останется доволен, увидев, какие теплые отношения установились между нами.
— Не думаю, что я стала объектом его наблюдений, — колко заметила Фелиситэ.
— Смею вас уверить, это именно так и есть.
Слова потонули в звуках очередной паванны. Взглянув на музыкантов, Фелиситэ заявила твердым голосом:
— Если вы желаете, чтобы я с вами танцевала, полковник, скажите, пожалуйста, музыкантам, чтобы они сыграли какой-нибудь танец повеселей, например французский контрданс.
Ее слова прозвучали громче, чем ей хотелось, и их тут же подхватили другие пары:
— Да, да! Контрданс! Сыграйте французскую музыку! Французскую!
То ли из чувства патриотизма, то ли из-за упрямства, а может быть, просто потому, что офицеры не умели танцевать контрданс, люди в красных мундирах дружно закричали:
— Паванну! Паванну! Испанский танец! Испанский! Гул голосов нарастал. Какой-то рассерженный француз толкнул испанца, а тот в ответ толкнул его. В толпе закричала женщина. Отовсюду послышались вопли и звуки ударов, им вторил стук жезлов, призывавший к порядку. Охваченная паникой толпа хлынула сначала в одну сторону, затем в другую. Фелиситэ толкнул какой-то полный мужчина в атласном камзоле цвета красного вина. Из-под его парика градом катился пот. В ту же секунду она оказалась под защитой полукружья железной руки полковника Мак-Кормака, с упреком смотревшего на нее сверху вниз изумрудными глазами. Внезапно раздался оглушительный залп мушкетов, гулким эхом отразившийся от стен зала. С потолка посыпались щепки, люстры со свечами бешено закачались. В разом воцарившейся тишине раздавался лишь звон их хрустальных подвесок.
Все повернули головы в сторону кресла под балдахином, на котором восседал О'Райли. Окутанный клубами голубоватого дыма, он поднялся навстречу толпе, по обеим сторонам от него выстроились солдаты с дымящимися мушкетами.