– Что происходит?
– Ничего. – Его взгляд перескакивает на маму, и для меня очевидно, он что-то скрывает.
– Папа… - умоляю я.
– Эмма, ступай. Прямо сейчас, чем меньше здесь людей, тем быстрее я смогу ее успокоить. – Я смотрю на кресло, отмечая, что бабушка вообще не расслабилась. Она настороже, готовая к борьбе.
Киваю. – Пока, бабушка. Люблю тебя. – Она кричит о какой-то газетной утке и лидерах секты, но я не обращаю внимания. Когда вернусь домой, она будет в своем нормальном состоянии.
Уильям ждет у машины с пакетом льда, который прикладывает к моей щеке. – Прости. – Он знает, мне плевать, что она ударила меня, но не на причину этого. Это произошло. У нее, черт возьми, нет понятия, кто ее семья.
– Поехали. – Впервые мне хочется немного времени и расстояния. Я думаю о пробежках по берегу и про себя даю себе «пять» за то, что не забыла упаковать свои кроссовки и экипировку.
– Готова к солнцу и рыбалке?
– И ко сну голышом?
– Ты же знаешь, что мои родители тоже там будут. У нас будут отдельные номера.
– Вызов принят.
Он смеется над моей беспардонностью и хватает меня за руку. Притворяйся, пока это не станет правдой – отныне это моя мантра. Мне так плохо из-за сцены, свидетелем которой я только что стала, поэтому собираюсь использовать все вокруг как способ забыть про нее.
Ночами я теряюсь в его объятиях, прикосновениях, тепле. Днем мы резвимся на волнах, обсыхаем под солнцем и рыбачим с причала. Смех был безудержным, и он был настоящим. Я наблюдала, как Уилл проводит необходимое время со своими родителями, без возведения вокруг себя стен, без сооружений, за которыми можно спрятаться. Они наслаждались, бросая мяч, фрисби и переигрывая друг друга. Я звонила родителям несколько раз в день, но безуспешно. Бретт заверил меня, что они связываются с ними, но хотят, чтобы я наслаждалась жизнью. Я стараюсь, но кажется, что что-то не так.
Я даю ему достаточно времени припарковать пикап, прежде чем несусь к дому. Толкаю открытую дверь, в нетерпении узнать, как обстоят сейчас дела, и замечаю моих маму и папу, обнявшихся в кресле. Новости не включены, нет никакого шума вообще. – Я дома. – Они оба смотрят на меня, и я вижу грусть, написанную на их лицах.
– Нет, - кричу я. Папа подбегает и хватает меня.
– Это не то, что ты думаешь, Эмма. Иди присядь. – Я позволяю ему отвести меня к дивану, когда слышу его вдох, и он протирает глаза. Заметно, как он устал. – После того дня нам пришлось перевезти бабушку в центр для людей с расстройством памяти. Мы дали ей четыре дозы успокоительного, Эмма, и не смогли ее утихомирить. Она могла сама себе причинить вред.
– Ты обещал.
– Проклятье, знаю. Ты думаешь, я хотел отправить свою мать к кому-то другому, чтобы они ухаживали за ней? Это были запланированные действия. Мы можем навещать ее в любое время, и у нее есть круглосуточный уход терапевтов, специально подготовленных к этому. Нам это было не по силам. Что, если бы она ушла и пропала? Или с ней что-нибудь случилось? Я не мог так жить, в страхе.
– Как она должна теперь помнить о нас? Она не сможет. Она не будет видеть нас постоянно.
– Она не будет помнить нас независимо от этого, Эмма. Пора это признать. Мы для нее просто незнакомцы. В какие-то дни мы враги, в какие-то – друзья. Ее нет. Ее тело здесь, но разум – нет. В этом никто не виноват, и это невозможно изменить.
– ЗАМОЛЧИ! Перестань это говорить. Она вспомнит. Ей станет лучше, - я рыдаю, мое тело дрожит, и я вырываюсь из хватки моего папы. Он не сможет утешить меня, когда отправил ее к кому-то другому для ухода за ней. – Ненавижу тебя. - Как только произношу эти слова, тут же жалею о них, но уже обидела его так сильно, как только могла. Выбегаю через заднюю дверь, добираюсь коротким путем до парка, падаю на причале и даю выход агрессии, сдерживаемой внутри. Я понимаю, что, с логической точки зрения, так лучше для всех. Не могу перестать чувствовать вину. Мы должны заботиться о ней; мы должны быть рядом, когда ей страшно, когда она счастлива, вспоминая или забывая. Чужие люди будут отмечать ее победы, поддерживать ее в неудачах. Она будет помнить их, а не меня.
Сильные руки поднимают меня, и я знаю, что это не Уилл. – Пожалуйста, не надо меня ненавидеть, - мой папа задыхается. Прячу свое лицо, уткнувшись ему в шею, и плачу. Другого способа выпустить гнев у меня нет.
– Никогда, - успокаиваю его. Я не должна была говорить те слова, но моя ненависть так сильна.
Ненавижу, что теряю бабушку снова и снова.
Ненавижу быть незнакомкой для женщины, научившей меня так многому.
Ненавижу, что Уильям уезжает.
Ненавижу, что не знаю, как все исправить.
Безумно ненавижу болезнь Альцгеймера.
– Мне так жаль, - повторяю я раз за разом. Его руки никогда меня не отпустят, и никогда не прекратится его поддержка. Хорошо мне или плохо, мой папа рядом. Счастливая я или печальная, он – моя опора. – Я не ненавижу тебя.
– Прости меня, Эмма. Я старался ей помочь.
– Мы все старались. – Я знаю, ему больно. – Мы справимся с этим. Так лучше для нее. – Как бы больно не было признавать этот факт, этого не изменить. На данном этапе жизни мы – не те люди, в которых она нуждается, и я должна ее любить достаточно сильно, чтобы дать ей лучшее, даже если для меня это не так.
Глава 16
Это был полный шок, который, в свою очередь, привел к огромному срыву Эммы, когда мы вернулись домой и узнали, что бабушку перевезли в специализированное учреждение. Увидев ее, с криком выбегающую из дома, я пошел за ней. Бретт перегородил мне дорогу, когда мы оба заметили мчащегося за ней Люка и Фэб, наблюдающую за всем этим с текущими по лицу слезами.
– Дай ему попробовать, - убеждал меня Бретт. Это противоречило моему основному инстинкту – позволить кому-то другому утешить ее, но ее отец в этом нуждался. Джеймс перешел улицу, чтобы оказать моральную поддержку Фэб.
– Ты знал, что случилось?
– Да. – Мне хочется выйти из себя. – Это должно было произойти. Ей было небезопасно оставаться дома. Болезнь прогрессировала слишком быстро. – Я понимаю, что он прав, но также знаю, насколько это только что шокировало Эмму. Эгоистично думать так, но нагрузка на нее теперь уменьшится, и надеюсь, что она, бегая, не будет наказывать себя слишком сильно. Нужно добраться до причин ее постоянного бега. Я в хорошей форме, но в отпуске ее пробежки по берегу убивали меня. Я не мог угнаться за ней, и, в конце концов, ради меня она останавливалась, но выглядела при этом так, словно только разогревалась. За несколько недель, пока меня не было, она сильно потеряла в весе, не то, чтобы у нее было, что терять. Сейчас ее кости выпирают, живот впал, черты лица заострились. Она до сих пор самая красивая девушка, какую я когда-либо видел, но я собираюсь впихивать в нее мороженое пинтами.
Наблюдаю из окна и вижу Люка и Эмму, возвращающихся к подъездной дорожке. Джеймс идет домой. Внутри у меня идет борьба, мне хочется пойти туда и взять все в свои руки, но жду, чтобы послушать, что скажет Джеймс.
– Они просили тебя дать им часик. Люк ее успокоил, но ему хочется немного побыть с ней вдвоем. Она устроила истерику, но он стойко держался.
– Ладно. Как она?
– Разбита. Все они. – Я чувствую их боль, может, не совсем на том же уровне. Видеть, как увядала бабушка, было тяжело, но, если ей стало настолько хуже за шесть недель, очевидно, я бы не смог наблюдать за этим день за днем. Мы все беспокоимся, но семья Николс особенно. Весь их установленный порядок изменится. Дни, занятые уходом за бабушкой, теперь будут свободными. Коротких проблесков, которые были у женщины, обожаемой всеми, сейчас не бывает. И я, блядь, уезжаю через две недели.