– Где ты был?
– У меня был тест. Я еду домой. Все хорошо?
– Подожди. – Слышно, как тяжело он дышит, и я могу предположить, что он идет. – Бабушка недавно потеряла сознание. Джеймс поехал забрать Эмму из университета; Люк и Фэб не захотели, чтобы она садилась за руль. Все выглядит не очень хорошо.
– Что ты имеешь в виду? – Мой пульс зашкаливает, ладони потеют, и я едва могу держать руль.
– Ее жизненные показатели поддерживаются приборами. Это идет в разрез с ее волей, но так будет продолжаться, пока Эмма не сможет добраться сюда.
– Черт. – Я бессилен. Мне потребуется четыре часа, чтобы доехать до нее; понимаю, что не смогу попрощаться с женщиной, которая обращалась со мной, как с собственным ребенком. Эмма не перенесет этого. – Отец, пообещай мне, что не отойдешь от нее. Не важно, что она скажет или сделает, не отходи от нее, пока я не доберусь до вас.
– Конечно. Прошу, будь осторожен. – Он отключается, и я увеличиваю скорость. Мысли бешено скачут, сердце стучит, в глазах стоят слезы. Уверен, в данный момент она выбита из колеи, а меня нет рядом, чтобы успокоить ее. Я рассеянно потираю грудь, боль не ослабевает. Въезжаю в черту города и снова звоню отцу. – Ее больше нет. Мы дома. –Я сворачиваю к обочине дороги. Мне нужна минутка. Я абстрагировался от всей этой ситуации, не позволяя своим чувствам возобладать, так как мне нужно быть там ради Эммы. Она нуждалась в моей силе больше, чем мне необходим нервный срыв.
Всему конец. Ее подмигиваниям мне, печенью, которое она пекла для меня, поддержке, которую она мне оказывала. Руки, слишком тяжелые, чтобы держаться за руль, падают по бокам. Мне нужно к Эмс, но хочется побыть одному. Хочу вспомнить. Хочу почувствовать. От машин, проезжающих мимо, мое сиденье вибрирует, в ушах звенит. Голова готова взорваться, огни ослепляют меня. Не могу дышать.
Вдох.
Выдох.
Вдыхаю.
Выдыхаю.
Ее больше нет. Позволяю пролиться слезам; не пытаюсь их остановить. Я позволяю им заливать мое лицо, капать на футболку, течь беспрепятственно. Очистить меня.
Я прекращаю истерику и тороплюсь к Эмме. Я нужен ей. Я обещал и ей, и себе, что буду рядом ради нее, и я не стану уклоняться от этой клятвы. Я намерен соблюдать ее, пока не умру.
Огни освещают их дом, вырывая меня из темноты. Я не стучу, ни с кем не здороваюсь, мое внимание приковано к девушке, свернувшейся клубочком в кресле, безумно подавленной, с дикими глазами, всклоченными волосами, лицом, покрытым пятнами. Хлопок двери привлекает ее внимание, и она вскакивает и мчится в мои объятия, обхватывает шею и утыкается лицом в грудь, рыдания сотрясают ее. Я поглаживаю ее по спине, пытаясь успокоить ее прерывистое дыхание, боюсь, что у нее случится гипервентиляция. Она вжимается в меня, стараясь стать еще ближе, вместе с ней я опускаюсь на пол, притягиваю ее к себе так близко, как вообще возможно. Похоже, это не помогает, она по-прежнему безутешна, и эта боль у меня в груди, давление в грудине слишком велики. Всматриваюсь в лица своих родителей, ее родителей и не получаю ответов. Все в растерянности, как достучаться до нее, как помочь.
Я нежно шепчу ей на ушко, пробуя все известные мне успокаивающие техники, и спустя вечность она успокаивается. Ее слова прерывисты, слезы все еще струятся по лицу.
– О-на по-ки-ну-ла ме-ня.
– Малышка, она не покинула тебя. Просто для нее пришло время уйти. Ей больше не больно. Ее память вернулась. Она смотрит на тебя сверху, желая помочь тебе.
– Она может помочь! Она может вернуться! Она может дышать! – Ее крики пронзают мои уши. Ее тело бьется в конвульсиях.
– Нет, детка, она не может. – Люк разбит. Он только что потерял свою маму; и сейчас наблюдает, как его дочь разваливается на части. Фэб прильнула к нему, даря необходимую ему силу.
– Те звуки в палате. Писк, издаваемый аппаратом. Это все, что я могу слышать. Все, что могу видеть. – Она говорит бессвязно, дрожит, а я в растерянности. Прижимаю ее голову, стараясь не задушить. Убаюкиваю ее, напеваю ей, потираю ее спину и целую ее лоб. Глаза Эммы слипаются, дыхание выравнивается, и тело обмякает.
– Черт, – ворчит Люк. – Нам не следовало разрешать ей смотреть на это. – Он имеет в виду происшедшее в больничной палате. Как бы тяжело не было Эмме, другого варианта не существовало.
– Вы должны были. Не было другого варианта. – Я пытаюсь смягчить его боль. Его глаза тусклые и полны слез. – Я постараюсь, чтобы она забыла. Буду напоминать ей обо всем остальном. – Я бы стер те моменты из ее памяти и заполнил счастливыми мгновениями.
– Ты можешь остаться с ней на ночь, - разрешает мне Люк. – Пожалуйста. – Его голос умоляющий.
– Я бы и не был где-то еще.
Следующие три дня были такими же. Предпринимались необходимые меры, приносились соболезнования, доставлялись продукты… состояние Эммы тоже не меняется. Она переходит от истерики к крикам, а потом засыпает. Я начинаю нервничать и чувствую себя, словно подвожу ее. Скорбь ужасна.
– Позволь ей горевать. Прекрати пытаться исправить ее состояние. – Папа появляется сбоку от дома.
Это не в моем характере. Я настроен справиться с этим.
– Ничего не могу с этим поделать.
– Нет, ты не сможешь изменить ситуацию. Она будет горевать. Она будет отрицать. Она будет плакать. Она будет злиться. Возможно, даже срываться на тебе. Ты будешь оставаться рядом и терпеть. Брать все на себя. Утешать ее. Любить ее.
– Уже.
– Мы все это знаем. Поэтому никто не вмешивается, все дают тебе разобраться с ней. Люк отступил и отдал бразды правления тебе. Может быть, на короткий промежуток времени, но с тобой ей спокойнее всего. Твоя любовь поможет ей справиться с горем.
– Это тяжело. Хочется врезать кому-нибудь. Ударить что-то, лишь бы забыться. Все горит, - я указываю на грудь.
– Ага. Это любовь. Хочешь пива? – я усмехаюсь и качаю головой. Она заснула на некоторое время, и у меня есть около часа. Нужно принять душ, но мне необходимо развеяться, тогда я смогу дать Эмме все самое необходимое.
Глава 27
Не могу здесь находиться. Сочувствующие взгляды, объятия друзей, слова утешения от посторонних людей. Они хотят, как лучше, но не приносят мне ничего, кроме напоминания, что моя бабушка под землей. Несомненно, она сейчас там, где царят мир и покой. Закончились ее страдания, сознание вернулось, и если прислушаться к мудрым словам, адресованных мне на протяжении всех этих дней, то она смотрит сверху, оберегая меня.
Она навсегда останется в моем сердце.
Она гордится тем, какой женщиной я стала.
Она с моим дедушкой.
Она дома.
Я – нет.
Я растеряна.
Я разбита.
И не могу увидеть общую картину, которую мне пытаются нарисовать те люди.
Я сбегаю. Я бегу. И не останавливаюсь.
Круг за кругом. Из-за слез трибуны становятся размытыми. Из-за скорби и напряжения мое дыхание прерывистое. Я где-то сбросила свои каблуки, и мои колготки разодраны в клочья. Глина на беговой дорожке врезается в мои пятки, ступни, ободранные коленки, потому что потеряла счет, сколько раз падала. Я заставляю себя подниматься. Я не могу перестать. Продолжаю бежать.
И бежать.
И бежать.
Я хромаю, и, когда захожу на следующий круг, замечаю кровь, появившуюся на беговой дорожке после предыдущего круга. Что подталкивает меня выкладываться еще сильнее, дальше наказывать себя. Без понятия, чем это поможет.
Почему меня оказало недостаточно, чтобы она вспомнила?