Если я спрошу вас, что вы подразумеваете, когда говорите «Я есть», ум мгновенно отреагирует, выдав в ответ дюжину недолговечных определений – я есть то или это: я – плотник, я – мать, я – духовное существо, я – женщина, я – герой, я – отец. Но всякий раз, когда наше исходное переживание «я-есть-ности» отягощается определениями, мы ощущаем неподлинность этих слов и начинаем понемногу чувствовать, будто нас заколачивают в гроб. Все эти определения – «я есть то или это», за которые мы цепляемся, отражают наши искажённые представления о правильности, в них – тупик для нашего духа. Когда мы так или иначе определяем свою исконную есть-ность, мы отказываемся от бескрайнего потока бытия в пользу управляемости и почти полной предсказуемости. Однако любые определения «я-есть-ности» непостоянны, и корень нашего непрерывного страдания – привязанность к ним. Всё, что скрывает под собой нашу подлинную идентичность, любые определения Я, усиливают нашу печаль, наш ужас перед смертью и утратами, а также наш страх отношений.
Когда мы пытаемся дать более основательный ответ на вопрос «Кто я?», то обнаруживаем, отбросив с десяток вариантов, что нет ничего необусловленного и неизменного, ничего достаточного устойчивого, на что мы могли бы опереться. Поэтому, вглядываясь глубже и глубже, мы извлекаем на свет мысль за мыслью, чувство за чувством, ощущение за ощущением в поисках чего-то постоянного, устойчивого, с чем можно отождествить себя, – чтобы утвердить своё существование.
Но в процессе исследования смысла «Я есть» рано или поздно у нас возникает понимание, что нам не обнаружить того, чего мы ищем, в своём ничтожном я – мы можем обрести это лишь в безграничности бытия, в самой я-есть-ности. Я относится к области личности, но я-есть-ность универсальна. По существу, если выражаться «грамматически правильно», можно сказать, что Я выражает «личное и непостоянное», а есть – «универсальное и безмерное».
Все переживания нашей жизни отличаются непостоянством, кроме одного. С того момента, как человек начал осознавать себя, – неважно, произошло это в утробе, у груди матери или позавчера, – он испытывает одно непрекращающееся переживание: переживание чистого бытия. Когда мы спокойно садимся и отпускаем все другие переживания, это ощущение остаётся. Пребывая в центре этого сияющего присутствия, мы ощущаем, что мы не ограничены своим изменчивым Я. Освобождаясь от мыслей, с помощью которых мы пытаемся определить его, освобождаясь от чувств, которые пытаются им завладеть, мы непосредственно соприкасаемся с этим бесконечным переживанием, вибрирующим в центре каждой клетки. Мы исследуем это чувство присутствия, которое позволяет нам ощущать своё существование.
Тем не менее, если бы я попросил вас определить это чувство, ответить – кем вы в конечном итоге являетесь, вероятно, вам бы пришлось искать ответ в глубинах этой безымянной таковости, внутри «гула протяжённости», самого звука дыхания – тихого возгласа бесформенной сущности, обретающей форму. Когда дыхание отчуждается от себя в поисках имени для той силы, что одушевляет наш тело и ум, выходя за их пределы, в конечном итоге это отчуждение заканчивается отчаянием.
Рождается ли этот звук? Умирает ли он? Или это океан, который порождает эти волны? В котором замирает каждая волна?
Это фундаментальное чувство присутствия, этот звук – единственное жизненное переживание, которое остаётся неизменным. Это пространство, в котором происходят перемены. Это звучание нашей универсальной я-есть-ности – единственное, что постоянно в гуще переменчивых жизненных противоречий.
У всех людей разное Я, но я-есть-ность не знает различий. В сущности, переживание я-есть-ности, чистого бытия, неизменно. Сейчас оно такое же, как и в возрасте трёх, тридцати трёх, восьмидесяти трёх лет. Все существа – и Аттила, и Мать Тереза – одинаковым образом переживают я-есть-ность, этот простой звук, изначальное бытие.