В предыстории создания знаменитой выставки во Дворце культуры им. Газа в Ленинграде (декабрь 74) Кузьминский был одним из главных вдохновителей. Более сорока художников подпольного авангарда участвовало в выставке и почти все выставлявшиеся художники были друзьями или знакомыми Кузьминского.
На открытии этой выставки я мельком видела Кузьминского около картин моего мужа Якова Виньковецкого, художника–абстракциониста, но постеснялась подойти и познакомиться — ему было не до знакомств. Круг интересов Якова не ограничивался только научной геологической работой, он рисовал картины, писал философские статьи о теории живописи, об эволюции природы, и среди подпольной богемы пользовался большим авторитетом. Авторитет Якова был таким значительным, что учитель и наставник творческой молодёжи, господин Кузьминский сам приехал к нам на Гражданку, где мы тогда жили. Это был редкий случай, обычно все посещали его в «артистичной норе», вход в которую был под вывеской «парикмахерская». Первые буквы «парикма» исчезли (или их затёрли свободные художники), остались только последние буквы и, естественно, «артистическую нору» Кузьминского стали называть «под хером».
Открывается дверь, и вижу появившегося Кузьминского. Высокий, красивый, с бородой, одет в кожаные штаны, в шляпе, с декоративным крестом на груди и палкой. Декадент. Ты с порога знаешь, с кем имеешь дело, всё говорит об этом. Взглянул на меня плутовскими глазами. Я засмеялась, многие свободные художники меня смешили, ну как не посмеяться над их артистизмом, над их изысканным одурачиванием окружающих. Некоторые обижались на мой смех, другие снисходительно улыбались, думали — дурочка, Кузьминский же сразу догадался в чём дело. Снимок, сделанный в тот день, остановленное мгновенье нашей встречи, этот моментальный кадр отражает, как я и Кузьминский смотрим друг на друга. Его хитрый, прищуренный, игривый взгляд встречается с моим, ещё более хитрым и ироничным. Кто кого перехитрил? Эту фотографию Костя поместил в свою антологию «Голубая лагуна», кажется, единственную, где он «с бабой», («баб не будет» — было его желание), хотя я никакого отношения не имела ни к поэзии, ни к его эротическим интересам.
Чуть позже, тем же вечером, к нам домой пришёл театральный художник и режиссёр Игорь Димент, тоже хорошо умеющий разыгрывать публику и не забывавший актёрства на людях. Он буквально через несколько дней (73 год) одним из первых наших друзей уезжал на Запад, и Кузьминский захотел с ним передать какие‑то бумаги, стихи. Не помню в точности всю беседу, но помню, как меня рассмешила выдумка одного из них
- передать литературу. в лодке (!) на Обводном канале. Они довольно серьёзно ломали голову, придумывали как встретиться, где и как добыть лодку, кто из них будет ею управлять. Вслух засмеяться я не осмелилась — Яшу боялась, но про себя посмеялась над слегка абсурдным характером происходящего.
Мания величия у наших подпольных гениев соединялась с манией преследования. Они всё время думали о провокаторах, слежке, подглядывании, подслушивании. Многие чудовищно преувеличивали своё значение. Димент перед отъездом был в состоянии неполной вменяемости. И когда они с Кузьминским плавали в лодке, то, как потом рассказывал Костя, Димент не дал ему слова сказать, «это был единственный случай в моей жизни, когда меня переговорили». Хорошо, что они не утонули вместе со стихами, а то бы мир ничего не узнал о наших подпольных поэтах и только рыбы бы заглатывали их стихи, но они — немые.
Игоря Димента я описала в повести «Горб Аполлона».
После приезда в Америку мы встретили Кузьминского в Вашингтоне на конференции, посвящённой русской культуре (77 г). Этой встрече я посвятила целую главу в книге «Америка, Россия и я». Мы с Яковом и четырёхлетним Даничкой приехали В Вашингтон из университетского городка Блаксбурга в Вирджинии, где тогда жили и работали. Кузьминский прибыл из столицы штата Техас — города Остина, где ему предложили профессорскую позицию в университете на кафедре славистики. Хотя Костя не имел никакой учёной степени, но был всесторонне образован и владел английским языком в совершенстве. Кафедрой заведовал знакомый Кузьминского по Ленинграду профессор Сидней Монос, который и организовал это взаимоинтересное приглашение, и Кузьминские из Нью–Йорка переехали в Техас. На вашингтонскую конференцию Кузьминского доставили на большом траке–грузовике его поклонники. На этот раз одежда поэта представляла собой что‑то среднее между одеждой трубадура и ковбоя.