«Металлург» — «Торпедо» 4:3. Страшный нажим металлургов. Правый край Бесков продирается вплотную к воротам и забивает — 3:3. Еще нажим, и победа. Очень понравился Бесков».
«ЦДКА — «Электрик» (Ленинград) 6:1. Состав ЦДКА необычен, в центре пятерки — Федотов. Лучшей игры нападения в сезоне я не видел. Федотова, по правде говоря, хвалить не оригинально, лучший форвард страны, и все сказано».
1940. «4 июня, открытие стадиона «Динамо». Матч «Динамо» — «Динамо» (Киев) 8: 5, который долгие годы будут вспоминать болельщики. Вот как шел счет: 1:0, 1:2, 2:2, 5:2 5:3, 8:3, 8 : 5. Просто чудеса, стадион не замолкал ни на минуту! Превосходный матч!»
«1 сентября. «Динамо» — «Спартак» 5:1. Пять пропущенных мячей, из них четыре во втором тайме — случай единственный в истории «Спартака», еще носящего звание чемпиона. Динамовцы играли замечательно, с колоссальным желанием выиграть. Победа их заслуженна, хотя размеры ее чересчур катастрофичны. Игра у «Спартака» выдохлась. Красные майки с белой полосой ждут молодых игроков. Когда те придут, «Спартак» снова станет чемпионом, хотя, возможно, играть будет иначе, чем в свои знаменитые сезоны 1938—1939 годов. Обычная жизненная история».
1941. «29 июня: «Спартак» — сборная профсоюзов 6:1. Товарищеский матч на стадионе «Сталинец». Война. Народу почти никого. В первом тайме «Спартак» вышел в одном составе, после перерыва были заменены семь игроков. Счет открыл, как все чаще бывает, полузащитник Рязанцев. После этого полное преимущество «Спартака». Не знаю, можно ли ему верить, профсоюзники ни на чем не настаивали, только Пономарев смотрелся, он и забил. Раньше я с такого матча шел бы окрыленный, а теперь и чемпионату конец, и всей прежней жизни тоже».
Сегодня мне доставляет удовольствие, что юный болельщик с востока высмотрел и оценил талант Григория Федотова, яркую игру киевлян Николая Трусевича и Ивана Кузьменко, расстрелянных в войну оккупантами, метеором сверкнувшего вратаря Владислава Жмелькова, удачи Валентина Гранаткина, Михаила Якушина, Виктора Маслова, Константина Бескова, впоследствии ставших руководителями и тренерами.
С другой стороны, как выясняется, этот болельщик поторопился назвать «чудесным» счет 8:5. Борис Андреевич Аркадьев, в 1940 году тренировавший московское «Динамо», когда я много позже напомнил ему об этом матче, назвал его «ужасающим» и был прав: чудеса творились в решете. И, не разобравшись, упрекнул Андрея Старостина за то, что тот, согласно новым тактическим веяниям, перевоплотился в центрального защитника.
В январе сорокового в МГУ была объявлена встреча с Николаем Старостиным, руководителем «Спартака». Билеты были куплены заранее. Признаться, существовало опасение: впервые представителя футбольного сословия нам предстояло видеть не издали, на поле, а слушать. Ну, как оконфузится, и увянут наши уши?
Опасения исчезли сразу. Высокий, статный, густобровый мужчина, с речью неторопливой, обдуманной, пересыпанной оборотами, словно бы из пьес Островского, ни единого жеста не к месту, он завладел аудиторией по праву знаний, красноречия и властности. Не помню, что он нам излагал и внушал, но то, что мы, придиры, скептики, были восхищены им самим,— помню.
Потом я уразумел, что футболу, кроме играющих и руководящих, позарез необходимы люди, способные его приподнимать, открывать в нем затаенное, перекидывать мостики со стадионов в города, обнажать душу игры, души игроков. Эти люди — не из «лекторской группы», не из «комиссии пропаганды», не назначенные. Они могут быть кем угодно, пусть рядовыми болельщиками, но им дано различать, угадывать в футболе много больше того, что он предлагает за свои урочные полтора часа. Благодаря им футбол, к счастью, не сходит на нет, до скелетной тренерской схемы. Дарованием такого рода богато наделен Николай Петрович Старостин.
Нет, строго по порядку не получается, снова забежал вперед. Как видно, иначе и не выйдет, коль скоро прикасаешься к тем, особенным, годам.
Прибегну к помощи фильма «Покаяние», всколыхнувшего нас в восемьдесят седьмом. Представьте себе, что его зловещий герой, в пенсне, с бычьей шеей, в юные годы поигрывал в футбол, а когда взмыл к власти, счел себе за удовольствие властвовать и на зеленых полях. Мартын Иванович Мержанов однажды рассказал мне, что в молодые годы судил матч и удалил за грубость с ноля игрока Берию, того самого, который потом стал носить пенсне, известное по портретам. И много-много лет Мержанов молчал об этом происшествии, опасаясь, как бы тот, им обиженный, не ровен час, не вспомнил об обидчике. Так вот, человек в пенсне, реальный, а не из фильма, получив страшную власть, разумеется, не мог смириться с тем, чтобы у подведомственных ему команд, а значит, у него лично, кто-то уводил из-под носа победы. «Спартак», возглавляемый братьями Старостиными, уводил. До поры до времени это ему сходило с рук. Едва началась война, мстительная, злопамятная душа исхитрилась, и группа спартаковцев, в том числе все четыре брата Старостины, была арестована и осуждена на длительные сроки. Вернулись они двенадцать лет спустя.
Несчастное это событие в то время удивить не могло. А после войны, когда в полную силу пошел футбол, радуя и веселя, мы с грустью смотрели на прозябавший, надломленный «Спартак» и не могли не вспоминать братьев Старостиных, которые, по нашим представлениям, не позволили бы команде впасть в оскудение. В этом нас убеждало и воспоминание о Николае Старостине, запомнившемся на кафедре в университетской аудитории.
В послевоенных справочниках братьев Старостиных называли «и другие». Вот она передо мной, книжица 1949 года издания. Кстати сказать, отличная, гарантированная именем автора — А. Перель, из нее до сих пор черпают. Александр Семенович, педант, не прощавший крохотного вранья, ворчавший не раз на моих глазах на Константина Есенина за какие-то для меня неуловимые вольности в цифири, в этом своем справочнике в описании финала Кубка 1938 года написал: «Дважды В. Семенов пробивал защиту «Электрика». Бедный Александр Семенович! Каково было ему выводить эту строчку, когда многие помнили, что Семенов забил третий гол, а второй — Андрей Старостин. В моем дневничке зафиксировано: «Метров с тридцати Старостин бьет штрафной, и мяч идет мимо «стенки» в угол ворот ленинградцев». И сам Перель — можно не сомневаться — присутствовал на том финале, все знал и помнил. А каково было Семенову принять на себя «криминальный» гол?
Немало ошибок в хрониках. Большей частью они проскакивают глупо, придираться к ним неблагородно. Эта «ошибка» долго стояла как кость в горле. Когда я познакомился с Перелем, мне духу не хватило напомнить ему ту строчку, знал, что брошу соль на рану. Такой вот микроскопический факт...
«Тридцать седьмой». Сейчас мы произносим название этого года и приостанавливаемся: секунда молчания.
Если же я вспомню себя, несовершеннолетнего болельщика, то для меня год тот был совсем не плох. Победа «Спартака» над басками, потом поездки в Антверпен и Париж, где он выиграл два турнира, что по тем временам было крупнейшим событием. Полагается прибавить и победу над «Динамо» в первом круге 1:0—праздник души. Так это все и засело в дальнем углу памяти.
То, о чем мне предстоит рассказать, произошло лет тридцать спустя, в шестидесятых. Поразительно, даже неправдоподобно для репортера, но я не помню ни года, ни города.
Двое командированных, Андрей Петрович Старостин и автор этих строк, оказались поселенными в одном гостиничном номере. Отужинали мы в ресторане поздно, и ничего иного не оставалось, как лечь спать. Погасили свет, а сна ни в одном глазу. И как бывает в таких случаях, прислушивались друг к другу.
— Не спите? — деликатно справился Андрей Петрович.
И тут он принялся рассказывать свою «одиссею». В темноте и тишине. Только голос, мягкий бас. Ничто не отвлекало: ни внешность, ни жестикуляция рассказчика, ни комнатная обстановка. Один голос. Не знаю, чем было вызвано его нечаянное побуждение, быть может, и тем, что ему было известно о моей контуженности от тех же разрывов, которыми тяжело ранен был он.
Мало того, что я не запомнил ни даты, ни города,— и в голову не пришло, что мне, газетчику, доверен уникальный «материал». На следующее утро все можно было почти дословно перенести в блокнот, но я этого не сделал. Ночной рассказ Старостина я исключил из круга своих профессиональных интересов. Думается, что и Андрей Петрович в ту ночь меньше всего думал о том, что соседствует с журналистом, его скорее всего оскорбила бы мелкотравчатая практичность слушателя.