Пройдут годы, и сегодняшние юноши, повзрослев, возьмут слово и в свою очередь припомнят в назидание сыновьям и внукам, как увлекателен был футбол в восьмидесятые годы, как по сто тысяч собиралось в Лужниках на матчи сборной, какие громовые бушевали страсти, как забивали голы Блохин и Беланов, кавалеры «Золотого мяча», как лавировал и петлял любимец Москвы — умница Федор Черенков. Повторят ли они то, что читают сегодня в наших мемуарах, или найдут иные слова, доводы и краски?
Что поделаешь, приходится сознаваться — не знаю. Хотя и надеюсь в глубине души, что мы, довоенные первокурсники, сумели бы объясниться с нынешними, пусть и разделяют нас полвека. И рванули бы в метро в тесной компании. Надеюсь...
Нот только не представляю себя и своих друзей в красно-белых шапочках и шарфах. Да и того ли они ждут от футбола, чего ждали мы в те, другие, времена?
МИЛОЕ МЕСТО
Не помню, чтобы в предвоенную пору стадион «Динамо» у нас, юнцов, вызывал какие-либо чувства. Мы торопились к урочному часу, опаздывая, врывались в калитки, теснились и жались на скамьях, а напереживавшись, мчались к метро, когда ждали дела, или не спеша выбирались на прямые аллеи Ленинградского шоссе, где затевали на ходу пылкое обсуждение, и, если до Белорусского вокзала времени нам не хватало, шли дальше, по улице Горького. На стадионе мы проводили час и сорок пять минут, он был для нас местом, где показывают футбол, только и всего.
А после пятилетней разлуки (меня демобилизовали в конце сорок пятого) стадион «Динамо» сделался милым местом, где хотелось бывать, и каждое посещение было приятно проведенным вечером.
Компания наша сохранилась: позврослела, и поредела, и пополнилась. Мы рассчитывали время, чтобы избежать гонки и свалок, билетами запасались загодя, находили удовольствие в том, чтобы посидеть полчасика до начала на еще не заполненной трибуне и минут пятнадцать после окончания, чтобы спокойно войти в метро. Мы по-прежнему ходили на Восточную трибуну, это стало больше чем привычкой. В школьные и студенческие времена рублишки были наперечет, разница между пятеркой за билет на «восток» и семью рублями на «запад», не говоря уж о десятке на «юг», кусалась. Теперь можно было не жаться, у всех не стипендии, а зарплата. Однако «востоку» не изменяли, хотя до него от метро огибали весь стадион, хотя в солнечные дни там слепило, а на «западе» была тень, хотя и обзор не тот, что с «юга» или «севера». Случалось нам попадать и на другие трибуны, но возвращались на «восток», пренебрежительно морщась: «Нет, там не то».
Мы были убеждены, что на дешевой Восточной трибуне собирается избранная публика, знатоки, которых на мякине не проведешь, сами поигрывающие, свистуны, голубятники (с «востока» после гола взлетали белые стаи!), нутром, кожей безобманно чувствующие, когда сыграно классно и когда коряво, «законно» или «фальшиво». «Восток» задавал тон своими взрывами. Если он торжествовал или негодовал, то не попусту, его невозможно было купить ни дешевкой, ни притворством. Другие трибуны, как нам казалось, ждали приговора «востока» и подстраивались к нему. И побаивались. На «востоке» не церемонились в выражениях, мгновенно изобличали пижонов, не знающих игру, и издевались над ними. Там могли схватиться врукопашную, но не злобно и не надолго, потому что драчунам не терпелось досмотреть футбол. Там можно было узнать об игроках такое, чего не сыщешь в газетах. И болели по игре: московским командам поблажек не делали, чуть только выяснится, что ленинградцы или киевляне получше, их подбадривали хором, а своих освистывали.
В общем, собиралось на «востоке» коренное футбольное население, а на остальных, дорогих, трибунах— публика пришлая, залетная, заехавшая отметиться, покрасоваться ради тогдашней моды на футбол и, как мы гордо говорили друг другу, ни уха ни рыла в игре не смыслившая. Не могли же мы дать себя в обиду из-за того, что платили пятерку, а не десятку...
Только на «востоке» можно было ощутить, что ты в самом деле побывал на футболе и тебя покачало на его волнах. Нередко «восток» был полон, а на других трибунах пустоты. И тогда назревал прорыв. Мысль о нем носилась в воздухе, головы поворачивались к пограничным рядам, ждали, кто начнет. Начинала ребятня, кучей кидавшаяся на барьеры, разделявшие трибуны: перемахивали, кто ловко, лисицей, кто грузно, на животе, так что ноги мелькали вверху. Туда мчались контролеры, милиция, кого-то, пострадавшего за общее дело, хватали. Но прорыв вскипал по широкому фронту, сил обороны не хватало, и людское половодье затопляло соседнюю трибуну. Подмывало и взрослых, и они мчались в прорыв, а контролеры и милиция, махнув рукой, стояли и ждали, когда поток ослабеет, и уж тогда принимались заслонять пробоины. Прорвавшиеся, довольные собой, растекались по полупустому «югу». Гудел, похохатывал весь стадион, болевший за прорыв: с какой стати пустовать хорошим местам?
Был на «Динамо» ресторан, славившийся в городе, под Южной трибуной. Пообедать там за час до матча это полный комфорт. Иногда и мы ездили на стадион с таким расчетом: обслуживали моментально, счет минутам вели и мы, и официанты.
Хаживали с нами жены и подружки, начать ухаживание с поездки на «Динамо» выглядело в ту пору по-светски. Правда, ради таких оказий приобретались билеты на «север» или «юг», и в этом был привкус отступничества, измены. Когда же мы оказывались в «основном составе» снова на «востоке», кому-нибудь полагалось произнести: «Ну, сегодня — без дам!». Это означало: «Поболеем как полагается».
Был со мной случай. Только-только познакомился с девушкой и поехал с ней на «Динамо». Играли «Спартак» и «Торпедо». На поле все вдруг осложнилось — я выключился как кавалер и вошел в игру. И тут вдруг подметил, что моя спутница симпатизирует «Торпедо». Это было нестерпимо. Я смолчал, проводил, но условиться о новом свидании и не подумал. Глупо? И не «Торпедо» виновато? Скорее всего. Но так получилось. Все-таки на трибуне хорошо иметь рядом родную душу, тогда не так горько, если проиграют «наши»: расстроены оба, стараешься утешить, отвлечь другого и за этим занятием утешаешься сам.
Многие москвичи до сих пор признаются в своем неравнодушии к «Динамо». Живое, приметное место в городе. Стадион бочком, удобно пришвартован к вестибюлям метро, и на трибуны мчишься как по трапам. И сосиски в буфетах были горячи, и мороженщицы ходили по рядам.
Для москвичей стадион «Динамо» такой же родной, как Пушкинская площадь, Тверской бульвар, Кузнецкий мост, Арбат, улица Кирова, возле которой жила вся наша компания и которую мы исходили, прогуливаясь, если бы не асфальт, то, наверное, до дыр, как Малый и МХАТ, как букинисты, кинотеатр «Метрополь», трамвай «Аннушка».
Ну, а уж какие матчи были пересмотрены с динамовского «востока», и не пересказать! Большой, удавшийся матч не уходит, он оседает в памяти, и ждешь, веришь, что и еще такой будет, и, боясь пропустить, снова мчишь на стадион. Если же пропустишь, а другие видели и при тебе обсуждают, сидишь дурак дураком и диву даешься, как мог оплошать и не поехать, и то, что казалось уважительной причиной, выглядит сущей безделицей, клянешь себя на чем свет стоит. Тянуло на «Динамо»: и в футбол верилось, и москвичами там себя чувствовали. Все-таки очень долго — и до войны, и после войны, до 1961 года,— все чемпионские дела вершились в столице, все решающие матчи — здесь, на «Динамо», дома, а уж какая из команд «Динамо», ЦДКА, «Спартак», «Торпедо» — пробивалась наверх, хоть и важно чрезвычайно, но внутренняя, московская забота. Все решалось в своем кругу, и стадион «Динамо» считался главным и в Москве, и в стране.
Наша компания, само собой, осталась спартаковской. В сорок шестом и сорок седьмом «Спартак» был командой-воспоминанием, доигрывали В. Жмельков, К. Малинин, Г. Глазков, А. Соколов, В. Семенов, блиставшие в предвоенные сезоны, симпатия к ним перемежалась с сочувствием, иногда и с жалостью, всем им было за тридцать, чувствовалось, что они не то чтобы продолжают карьеру, а выручают свой клуб по необходимости, потому что нет никого лучше из тех, кто помоложе. Команда была разномастная, запущенная, казалось, никому до нее нет дела, сохранили ей место в высшей лиге за старые заслуги, и она держится на честном слове. Что-то было в ней от Барона из горьковского «На дне». Новым болельщикам, послевоенного призыва, наверное, трудно было поверить в чемпионское прошлое «Спартака». В сорок шестом он в чемпионате проиграл ЦДКА 2:5 и 1:3, московскому «Динамо» — 1:4 и 0:5, «Торпедо» —1:3 и 1:4, тбилисскому «Динамо» —1:3 и 0:1. Вся верхушка, в которой он состоял до войны на равных, а то и как более знатный, расправлялась с ним запросто и, может быть, с особым прилежанием, чтобы вел себя смирно, не высовывался, как пристало «бывшему».