Своими сомнениями я ни с кем не делился и уж тем более не позволял себе их выразить в журналистской работе. Да и смешно было бы, когда Лев Яшин, не размышляя, твердо как-то мне сказал: «Дасаев? У нас — лучший!», когда Николай Петрович Старостин, начальник «Спартака», столь же твердо отозвался: «Ринат — человек умный, и в коллективе ведет себя умно и играет с умом».
Потом еще один разговор с Яшиным. И такое его рассуждение:
— Труднее теперь стало вратарей оценивать. Матч идет, сидишь смотришь: вратарь без дела, пустяками занимается. Тут хлоп — мяч в сетке. И непонятно, что за вратарь?
Яшин произнес это, как ему свойственно, мягко, с улыбкой, не настаивая, скорее недоумевая.
А для меня его слова были дорогим подтверждением того, над чем думал.
Так отличаются ли нынешние вратари от старых голкиперов?
Да, отличаются. И сильно. Говоря попросту, прежде вратари были в игре, в деле чаще, чем теперь, им чаще били.
Защитники играли против нападающих «один в один», до «чистильщика» додумались позднее, и вероятность прорыва, выхода прямого к воротам была не то что велика, а постоянна. Да и наличие пяти (потом четырех) нападающих, каждый из которых чувствовал себя обязанным оправдать свое наименование, свой номер на спине ударом по голу, — все это обеспечивало вратарям полную занятость. Если сейчас вратарь в течение матча отобьет два-три сильных уда- pa, он удостаивается печатных похвал. Прежде это дало бы повод отозваться, что он прохлаждался, бездельничал.
Если до сих пор фамилии Трусевича, Идзковского, Акимова, Хомича, Никанорова, Маргания, Леонтьева, Зубрицкого, Иванова, Макарова окружены нимбом почтительности, то это потому, что в каждом матче они совершали подвиги, кидались в ноги, отбивали удары в упор, ныряли в свалку — словом, показывали себя невероятными храбрецами.
В Льве Яшине сошлось решительно все, чтобы вылепить образ всем миром признанного вратаря. Все — это преданность делу, бесстрашие, неуязвимость перед славословием, готовность признать, что сплоховал, неприятие бесчестности в любом виде, уважение к противникам, привычка к тренировочному труду, высокий рост, длинные руки, чуткость тела к ответу на пущенный в его сторону мяч, называемая реакцией, и даже то, наконец, что, будучи рожден для вратарского занятия, дорожил этим и ни на что другое не отвлекался.
И тем не менее, думаю, лепка его образа оттого удалась в полной мере, что он поднялся в то время, когда вратарям, а значит и ему, много били. Он вырос на том, что отразить десяток «мертвых» мячей за матч — не доблесть, а норма. Он никогда не кидался с упреками на своих товарищей-защитников, и, если гол забивали, его длинная фигура выражала смущение и досаду, виноватым он считал себя одного.
Что же изменилось? Сокращение числа форвардов до двух было бы формальной версией, и кроме них есть готовые стрельнуть по воротам: игроки середины поля и даже защитники. Совершенно иной сделалась тактика обороны. У хорошо организованной, мобильной команды, едва противник перехватит мяч, в оборону включаются все десять полевых игроков. Если безучастен один — уже изъян. И перед воротами возникает движущаяся, живая стена. И на глаз видно, как часто удары по воротам принимают на себя защищающиеся, и мяч отлетает далеко в сторону без вмешательства вратарей. Форвард уже не знает, сколько их ему надо обвести, чтобы вырваться и ударить, прошел одного, второго — нет, тут как тут третий. Такая теперь раскидывается по-шахматному продуманная, частая заградительная сеть.
Нынешние вратари, если вдруг в обороне мелькнет просвет, пусть угроза кончилась ничем, горячо отчитывают партнеров за этот просвет. Они — разгадчики, им мало быть заряженными реакцией на удар, в них ценится реакция на игровые метущиеся перемены. Рискну заметить, что по умению угадывать ситуацию и разряжать ее аккуратным, быстреньким, чистеньким выходом на перехват мяча, по умению отдавать распоряжения партнерам-защитникам лучшие из нынешних вратарей превосходят своих предшественников.
Но игра остается игрой, рвутся самые крепкие сети, увлекшихся наступлением ловят на контратаках, форварды наносят по-прежнему «мертвые» удары, хоть и реже, чем во времена Г. Федотова, А. Пономарева и Н. Симоняна. Есть и сейчас среди них звезды, кого издавна называют «грозой вратарей»: О. Блохин, Р. Шенгелия, О. Протасов, О. Беланов, С. Родионов... Работы в прямоугольнике ворот хватает, несмотря на то что многое в этой работе стало выглядеть иначе.
Ринат Дасаев и воплотил в себе, выразил то, как игра вратаря ответила на новые веяния в футболе. Он вратарь современный, эры тотального футбола с его комбинационными перестроениями, с участием большого числа игроков и в наступлении и в обороне, когда любая угроза стала замаскированной и надо ее предвидеть, разгадать, быть готовым к любому обороту событий. И если так представлять его обязанности, то тонкая фигура и тонкое лицо оказываются как нельзя кстати.
Вполне возможно, что кто-то не согласится со мной, я не настаиваю, пусть это будут вольные вариации на вратарскую тему.
Если во вратарях мы видели хозяев прямоугольника ворот, то центральные защитники были хозяевами другого прямоугольника — штрафной площади. Они редко его покидали, разве что с отчаяния, чтобы поднять в атаку команду. Им полагалось сторожить центрфорварда противника—игрока самого опасного. Да и на них держался весь редут, они обязаны были поспевать всюду, где тонко. Говоря современным языком, они совмещали обязанности переднего и заднего центральных защитников, стоппера и «чистильщика». Трудно представить, как они управлялись. Но управлялись, и наградой им была любовь трибун. И капитанами их часто выбирали. И хоть знали мы, что футбол — для храбрых, центральные защитники выглядели воплощением храбрости. Не рассуждали мы тогда, каковы они в отборе мяча, в прыжках на высокие передачи, в выборе позиции, в подстраховке — все это было скрытыми подробностями, секретами ремесла. Мы видели, как они принимают на себя атакующие валы и рассекают их, как добираются до мяча, чего бы это ни стоило, как встают под страшные удары. И там, где они, реял над несдающейся баррикадой клубный флажок!
Все они, люди последнего рубежа, крайних мер, к которым больше, чем к кому-либо, подходил девиз — «Один за всех!», рисовались нам людьми, иссушенными заботой, с впалыми щеками, горящими глазами, подвижниками, которым хоть костром грози, а они не дрогнут.
Михаил Семичастный, динамовец, некогда удачливый правый крайний нападения, сделался знаменитостью, став центром защиты. Худой, костистый, резкий, с профилем тевтонского рыцаря.
Иван Кочетков, армеец, приземистый, расторопный. с задорным смоляным чубчиком, лицо скуластое, глаза красивые, разбойничьи, беспощадные.
Василий Соколов, спартаковец, высокий, тощий, казавшийся отцом, дядькой своим товарищам, начинавший, и хорошо, в тридцатые годы крайним защитником, в послевоенные годы выглядел последним из могикан, тянувшим за собой спартаковское племя, не давая ему сгинуть. Доиграл до 39 лет, а в следующий год после ухода с арены, в 1952-м, в должности тренера сразу стал чемпионом.
Августин Гомес, торпедовец, выросший у нас из спасенной испанской детворы. Имел фигуру крепыша, округлую и мягкую, и играл мягко, чисто, точно. Его круглая, рано начавшая лысеть голова всегда была заметна, хоть и невысок он был, легко прыгал, брал расчетом, умом, сноровкой, был точь-в- точь, как те баски, которые приезжали в тридцать седьмом.
О центрфорвардах тех лет — Бескове, Федотове, Боброве, Пономареве, Пайчадзе, Симоняне, Соловьеве — я писал в книжке «Форварды». Она вышла не так давно, в 1985 году и, возможно, попадалась читателю — любителю футбола.