– Я здесь, Дора, – отвечал Нестор Игнатьевич.
– Где? Где ты?
Плачет и сама руками ищет в воздухе.
– Да, вот я, вот, возле тебя, – отвечал Долинский, сжимая ей руку.
– Господи! А я уж думала, мне показалось, что я… что тебя уж нет со мною.
– Полно, успокойся, Дора.
– Да где же ты опять?
– Да я же вот держу тебя за руки.
– То-то… Голос твой вдруг как-то странно… далеко мне послышался. Ты не отходил от меня? – спрашивает она в жару, тревожно водя блуждающими глазами.
– Нет, Дора.
– То-то, ты не отходи.
– Куда же я пойду?
– Ну, бог тебя знает.
Даша на минутку забывалась и опять вскоре звала.
– Что же? Что, моя Дора? – перепуганным голосом спрашивал забывавшийся минутным сном Долинский.
– Все мне кажется, как будто мы друг от друга уходим.
– Ты бредишь, Даша.
– Да, верно, брежу. Ты меня держишь за руку?
– Ну, да, Дора. Бог с тобой, разве ты не видишь?
– Нет, вижу. Только ты все далеко как-то. Ты лучше обними меня. Сядь так, ближе, возьми меня к себе.
И она уснула почти на руках Долинского. Когда солнышко взглянуло сквозь занавеску, Даша спала, спокойна и прекрасна, и предательские алые пятна весело играли на ее нежных щечках.
Глава пятая
Finita la comedia
С утра Даше было и так и сяк, только землистый цвет, проступавший по тонкой коже около уст и носа, придавал лицу Даши какое-то особенное неприятное и даже страшное выражение. Это была та непостижимая печать, которою смерть заживо отмечает обреченные ей жертвы. Даша была очень серьезна, смотрела в одну точку, и бледными пальцами все обирала что-то Со своего перстью земною покрывавшегося лица. К ночи ей стало хуже, только она, однако, уснула.
Долинский приподнялся, дошел на цыпочках до дивана и прилег. Он был очень изнурен многими бессонными ночами и уснул как умер. Однако, несмотря на крепкий сон, часу во втором ночи, его как будто кто-то самым бесцеремонным образом толкнул под бок. Он вскочил, оглянулся и вздрогнул. Даша, опершись на свою подушку локотком, манила Долинского к себе пальчиком, и тихонько, шепотом называла его имя.
– Что ты? – спросил он, подойдя к ее постели.
– Тссс! – произнесла Даша и сердито погрозила пальцем.
Долинский остановился и оглянулся.
– Тссс! – повторила Даша и спросила шепотом – Когда она приехала?
– Кто приехала?
– Анна.
– Какая Анна?
– Ну, Анна, Анна, сестра.
– Бог с тобой, это тебе приснилось. Даша рассердилась.
– Не приснилось, а она приходила сюда, вот тут, возле меня стояла в белом капоте.
– Что ты говоришь, Дора, вздор какой! Зачем здесь будет Анна?
– Я тебе говорю, она сейчас была тут, вот тут. Она смотрела на меня и на тебя. Вот в лоб меня поцеловала, я еще и теперь чувствую, и сама слышала, как дверь за ней скрипнула. Ну, выйди, посмотри лучше, чем спорить.
Долинский зажег у ночной лампочки свечу и вышел в другую комнату. Никого не было; все оставалось так, как было. Проходя мимо зеркала, он только испугался своего собственного лица.
– Ничего нет, – сказал он, входя к Даше, возможно спокойным и твердым голосом.
– Чего ж ты так обрадовался? Чего ты кричишь-то! Ну, нет и нет.
– Я обыкновенным голосом говорю.
– Не надо обыкновенным голосом говорить – говори другим.
Лицо Доры было необыкновенно сурово, даже страшно своею грозною серьезностью.
При свече на нем теперь очень ясно обозначились серьезные черты Иппократа.
– Зачем же это другим голосом? Что ты все пугаешь меня, Даша? – сказал ей, действительно дрожа от непонятного страха, Долинский.
– Это смерть моя приходила, – отвечала с досадой больная.
Долинский понимал, что больная бредит наяву, а мурашки все-таки по нем пробежали.
– Какой вздор, Даша!
– Нет, не вздор, нет, не вздор, – и Даша заплакала.
– Чего ж ты плачешь?
– Того, что ты со мной споришь. Я больна, а он спорит.
– Ну, успокойся же, я, точно, виноват.
– Виноват!
Даша отерла платком слезы и сказала:
– И опять глупо: совсем не виноват. Сядь возле меня; я все пугалась чего-то.
Долинский сел у изголовья.
– Капризная я стала? – спросила едва слышно больная.
– Нет, Дора, какие же у тебя капризы?
– Ну, я тебе скажу какие, только, пожалуйста, со мной не спорь и не возражай.
– Хорошо, Дора.
– Я хочу, чтобы ты меня на свои трудовые деньги мертвую привез в Россию. Хорошо? Долинский молчал.
– Исполнишь? – спрашивала ласково Дора.
– Исполню.
– До тех пор, не выезжай отсюда. Сделаешь?
– Сделаю.
Она приложила к его губам свою ручку, а он поцеловал ее, и больная уснула.
Через два дня после этого, с самого утра, ей стало очень худо. День она провела без памяти и, глядя во все глаза на Долинского, все спрашивала: «Где ты? Не отходи же ты от меня!» Перед вечером зашел доктор и, выходя, только губами подернул, да махнул около носа пальцем. Дело шло к развязке. Долинский совсем растерялся. Он стоял над постелью без слов, без чувств, без движения и не слыхал, что возле него делала старуха Бюжар. Только милый голос, звавший его время от времени, выводил его на мгновение из страшного оцепенения. Но и этот низко упавший голос очень мало напоминал прежний звонкий голос Доры. В комнате была мертвая тишина. М-те Бюжар начинала позевывать и кланяться седою головою. Пришла полночь, стало еще тише. Вдруг, среди этой тишины, Даша стала тихо приподниматься на постели и протянула руки. Долинский поддержал ее.
– Пусти, пусти, – прошептала она, отводя его руки. Он уложил ее опять на подушки, и она легла беспрекословно.
Зорька стала заниматься, и в соседней комнате, где сегодня не были опущены занавески, начало сереть. Даша вдруг опять начала тихо и медленно приподниматься, воззрилась в одну точку в ногах постели и прошептала:
– Звонят! Где это звонят? – И с этими словами внезапно вздрогнула, схватилась за грудь, упала навзничь и закричала: – Он, что ж это! Больно мне! Больно! Ох, как больно! Помогите хоть чем-нибудь. А-а! В-о-т о-н-а смерть! Жить!.. А!.. ах! жить, еще, жить хочу! – крикнула громким, резким голосом Дора и как-то неестественно закинула назад голову.
Долинский нагнулся и взял ее под плечи; Дора вздрогнула, тихо потянулась, и ее не стало.
У изголовья кровати стояла m-me Бюжар и плакала в платок, а Долинский так и остался, как его покинула отлетевшая жизнь Доры.
Прошло десять или пятнадцать минут, m-me Бюжар решилась позвать Долинского, но он не откликнулся.
Он ничего не слыхал.
M-me Бюжар пошла домой, плакала, пила со сливками свой кофе, опять просто плакала и опять пришла—все оставалось по-прежнему. Только светло совсем в комнате стало.
Француженка еще раз покликала Долинского, он тупо взглянул на нее, и его левая щека скривилась в какую-то особенную кислую улыбку. Старуха испугалась и выбежала.
Глава шестая
Сирота
Madame Бюжар побежала к Онучиным. Она знала, что, кроме этого дома, у ее жильцов не было никого знакомого. Благородное семейство еще почивало. Француженка уселась на террасе и терпеливо ожидала. Здесь ее застал Кирилл Сергеевич и обещался тотчас идти к Долинскому. Через час он пришел в квартиру покойницы вместе со своею сестрою. Долинский по-прежнему сидел над постелью и неподвижно смотрел на мертвую голову Доры. Глаза ей никто не завел, и
Мухи ползали по глазам Дорушки.
Кирилл Сергеевич с сестрою вошли тихо. M-me Бюжар встретила их в зале и показала в отворенную дверь на сидевшего по-прежнему Долинского. Брат с сестрой вошли в комнату умершей. Долинский не тронулся.