В свою очередь, исследуя этот вопрос, Г.Ф. Шершеневич выделял два основных вида таких соглашений:
1. Абсолютно недействительные или ничтожные (сделка должна признаваться ничтожной, когда она по закону не производит предположенных юридических последствий, как будто стороны не совершали никакого юридического акта. Если сделка признаётся ничтожной, то нет необходимости опровергать незаконную сделку).
2. Относительно недействительные или опровержимые (опровержимость не лишает сделку саму по себе юридических последствий, а приводит к этому результату только по иску или возражению заинтересованного лица).
Если при ничтожности предположенные юридические последствия не наступают силою закона, то при опровержимости наступившие уже юридические последствия отпадают силою судебного решения. Сделка как при ничтожности, так и при опровержимости недействительна, но во втором случае она считается действительною, пока не будет опровергнута, так что при молчании заинтересованного лица она может сохранить полную свою силу. Такой качественно новый для российского правопорядка подход был продемонстрирован при подготовке проекта Гражданского уложения, который также предусматривал деление сделок на оспоримые и ничтожные. Однако в отношении видов оспоримых сделок проект приравнивал их к такому виду недействительных, как, например, совершённых под влиянием принуждения, существенной ошибки или обмана (ст. ст. 60–64).
Что же касается самих ничтожных сделок, то этот проект предусматривал, в отличие от Свода законов, две их разновидности (ст. ст. 93, 94):
1. Сделки, совершённые в состоянии, в котором лицо не могло понимать значения своих действий и руководить ими. То есть, как в нашем случае, когда А.А. Темяшев, по показаниям его сестры, был ограниченно дееспособен в результате разбившего его паралича и последовавшей за ним потерей речи.
2. Сделки, противные закону, добрым нравам или общественному порядку.
Один из свидетелей разыгравшейся сельской драмы Михаил Петрович Глебов писал в Ясную Поляну Николаю Ивановичу, который, страдая от клеветы и наговоров, уже был готов капитулировать: «Вы и я были самые близкие люди к Александру Алексеевичу, на нас он возложил надежду свою в исполнении священной его обязанности. От нас зависит благосостояние и вся будущность его сирот – следовательно, мы должны, во всяком случае, употребить все средства к достижению этой цели и отстоять смело противу угрожающей бури нам, тем более что Ваши добродетели и ничем не запятнанная репутация делают Вас совершенно неприкосновенным клеветам». Далее следовали шекспировские страсти, о которых мы благоразумно умолчим… Но! Николай Ильич Толстой, хоть и ценой больших усилий и личных потерь, сумел полностью выполнить поручение своего друга. После скоропостижной кончины (отцу Льва Николаевича было всего 43 года) в бумагах покойного был обнаружен вексель на 15 000 рублей, оформленный на имя Марфы Бобровой, который был полностью оплачен Дворянской опекой, там же находились три заёмных обязательства: два по 50 000 рублей на имя М.П. Глебова и А.М. Исленьева и одно на 74 000 рублей – С.И. Языкову, подписанные А.А. Темяшевым. Деньги по этим документам также были переданы его дочерям Исленьевым и Глебовым, Языков, в отличие от своих товарищей, бóльшую часть полученных денежных средств присвоил (Дробат Л. Крапивенские помещики Темяшевы, владельцы Пирогово. Тульский краеведческий альманах).
В протоколах Крапивенского уездного суда есть дело о взыскании с Семёна Ивановича Языкова вдовой Воейкова взятых у того в 1845 году в долг денег. Пять лет спустя Языков всё ещё был должен, а потом неожиданно показал в суде, что его подпись на расписках была якобы подделана (ГАТО. Ф. 287. Оп. 1. Д. 97).
Пытаясь поставить точку в этом неоднозначном деле, граф считает возможным лично подтвердить вменяемость А.А. Темяшева в момент заключения им оспариваемого договора (да, Александр Алексеевич парализован и лишился речи, но всё ещё был дееспособен) в присутствии инспектора Тульской врачебной палаты Т.В. Миллера, врача И.А. Войтова, а также чиновников Васильева и Вознесенского, а затем планировал получить такие же сведения от самого А. Темяшева, тем более что с 10 февраля 1836 года Николай Иванович являлся его опекуном (опека была объявлена Крапивенским нижним земским судом). Вместе со своим егерь-камергером Матюшей и слугой Николаем Михайловым, а также имея при себе значительную сумму денег, собранную для этого, документами и векселями он приехал в дом к больному Темяшеву, на пороге которого неожиданно умер «от кровяного удара» и при довольно странных обстоятельствах. Впоследствии вскрытие трупа по каким-то причинам не производилось, денег и документов при покойном не обнаружили. Векселя и бумаги были позднее подброшены в московский дом Толстых в Хамовниках через какую-то нищенку. Сам Лев Николаевич считал, что его отец был отравлен и ограблен слугами: «Бывали часто такие случаи, именно то, что крепостные, особенно возвышенные своими господами, вместо рабства вдруг получавшие огромную власть, ошалевали и убивали своих благодетелей… Не знаю уж, как и отчего, но знаю, что это бывало и что Петруша и Матюша были именно ошалевшие люди»[8].
8
Л. Толстой хорошо помнил рассказ о трагической гибели собственной тётки, убитой крепостным поваром.