– Зрелость мысли, – отвечал доктор Рыжиков, развивая свою любимую тему, – есть продукт миллионолетнего развития природы.
– Значит, ждать миллион лет? – пугалась Жанна.
– Миллион уже прошел, – спешил обрадовать ее доктор Рыжиков. – И не один. Да только зрелых мыслей маловато.
Ибо легко представить тьму незрелых мыслей, которые витают вокруг нас, преждевременно сорвавшись с древа сознания. Его зеленые плоды. О них и ушибаются редкие зрелые мысли. И даже расшибаются, если так можно выразиться.
Но Жанне он сказал короче:
– Осталось, может быть, несколько дней. Ну, неделя… Можно потерпеть?
– Можно, – успокаивалась Жанна, которая все с большим трудом поднималась с постели в столовую или туалет.
Ей уже выдали казенные костыли.
Учитель танцев как увидел ее на них, так и зашелся.
– А я еще верил в нашу медицину! – воскликнул он, придя к доктору Рыжикову.
– Уж извините, – вздохнул доктор Рыжиков, – чем богаты…
– Я понимаю, здесь не Москва… – вскинул учитель танцев артистический профиль, про который ему кто-то сказал, что он похож на Жерара Филипа. – Но вы поймите и меня. Мы хотели направить ее в училище Вагановой, она должна быть визитной карточкой нашей студии. Да, да, мы скоро будем студией, этот вопрос почти решен… У нас отчетный концерт, а ей все хуже. Уже и с костылями… А я ей столько доверил! «Лебедь» Сен-Санса, индийский танец, узбекский с косичками, соло в «Жоке», из «Щелкунчика» фрагмент… Мы ведь перестроиться не успеем. У меня есть способные девочки, но такой одаренной… Может, вы можете вызвать профессора из Москвы? А как называется ее болезнь? Ведь мы для нее столько сделали…
Жанна с лету попала в заповедник, в отдельную палатку с ковриком и полированной мебелью. Это учитель приписывал себе, потому что родители Жанны были люди простые. Но на самом деле в этом полностью была заслуга Ады Викторовны, так как место в танцевальной студии после поездки в Артек на детский фестиваль стало в городе большим дефицитом. Говорили, так можно и за границу попасть, на международный смотр. И она сразу получила учителя танцев в свои бархатистые руки.
Правда, она с той же чуткостью улавливала издалека запах окровавленных бинтов и полных уток, выносимых из палаты с неподвижным больным. Поэтому Жанне незаметно приготовлялось место в простой хирургии. И перед операцией ее перенесли туда.
Родители услышали об операции со страхом.
Они стояли перед доктором Петровичем – как напуганные сверхсрочники перед сердитым генералом. Он никак не мог усадить их и тоже был вынужден встать. Так они стояли, разделенные столом, как на дипломатических переговорах.
Будь его воля, он во всех таких случаях вывешивал бы на дверь одну универсальную вывеску: «Сделаем все, что возможно.» Эта латинская тарабарщина с названиями пострадавших органов только допугивает и без того пугливых.
– Не буду ни пугать, ни обнадеживать, – понес он свой крест. – Клиническая картина более или менее ясна, анализы закончились. Если сможем – обойдемся без операции. Если нет – будет нужен серьезный уход.
– А вы… – сглотнул комок тихий отец-экономист, – такие операции… делали?
– Я их делаю десять лет, – скромно сказал доктор Рыжиков.
– А бывает, что… умирают? – сглотнула комок мать.
– Чаще всего, по статистике, умирают вполне здоровые люди, которые больницы и не нюхали, – вполне серьезно сказал он.
– Как? – спросила она.
– Под колесами транспорта, – вспомнил он заклятого врага нейрохирургов. – Самый высокий процент смертности там. А на операциях смертность меньше полпроцента. И то смертельно больных. Жанне до этого далеко.
Отец-экономист несмело улыбнулся матери-библиотекарю.
– А чем она болеет, доктор?
– Знаете, – сказал им доктор Рыжиков, – у нас в медицине каждую болезнь кто как хочет, так и называет. В общем, ей может быть на какое-то время и хуже, чем сейчас, она может временно потерять подвижность ног, но вы никогда не говорите с ней как с больной.
– А как? – спросили она оба.
– Как с обычной симпатичной талантливой девочкой. – выдал он откровенно. – Вы такие же врачи, как и мы.
– Как это? – спросили она оба.
Он растолковал, как. Они перестали дрожать и расслабились. Мать Жанны даже села. Отец так и простоял перед доктором Рыжиковым, преданно глядя ему в лицо. Но, уходя, все же спросил:
– А вы названия болезни нам не скажете? Нельзя сказать?
Он знал, как боятся названия. Того самого, рокового.
– Да почему же нельзя? – удивился он благодушно. – Самый обычный, примитивнейший блок спинального субарахноидального пространства. Вот разблокируем нашими домашними средствами – и затанцует…
– Правда? – Они пошли, обрадованно поддерживая друг друга. – Видишь, врач говорит…
Но кому-то все было мало. И он примчался, чтобы заявить доктору Рыжикову:
– Вы лжете!
Это был почему-то учитель танцев. Голос у него дрожал от возмущения.
Доктор Рыжиков в белой шапочке несколько оторопел, хоть в жизни видел много всякого.
– Вы вводите родителей в заблуждение! У нее рак позвоночника!
Почему-то ему очень хотелось разоблачить доктора Рыжикова, а с ним – и всю медицину. И он торжествовал, будто рак позвоночника – это первая премия на балетном конкурсе.
У доктора Рыжикова открывалась чуть заметная дальнозоркость. Особенно от усталости. К концу дня он обычно начинал потихоньку и понезаметнее отодвигаться, чтобы лучше разглядеть то, что надо. Или кого надо. Но в общем зрение было еще морским. И никаких следов куриной слепоты.
– Вам никогда не говорили, – взял он карандаш, – что вы похожи на Жерара Филипа?
Учителю танцев надо было немного. От самой малой похвалы он становился еще высокомернее.
– Это здесь ни при чем, – повернулся он профилем, чтобы было виднее, и доктор Рыжиков сподручнее набрасывал его на листок ватмана.
– Такой болезни и в природе нет, – сказал доктор Петрович. – Рак позвоночника. И откуда вы взяли?
– Как это нет? – Жерар Филип показал своим профилем, что его не проведешь. – Вы просто скрываете, чтобы…
Зачем доктору Рыжикову надо скрывать, он не успел договорить, так как в дежурку влетел молодой и рьяный медбрат из практикантов в кокетливой шапочке на вершинах могучих кудрей:
– Юрий Петрович! У Филиппова моча с кровью!
Учитель танцев дернулся. Доктор Рыжиков сказал что-то на латыни. Медбрат исчез.
– Моча с кровью, – гостеприимно объяснил он учителю, – чаще всего означает разрыв или повреждение почек. Это характерно для падения с высоты плашмя, когда пострадавший ушибается животом или спиной…
– Стойте… – уже тише сказал учитель танцев. – Я хотел только насчет Жанны…
– А… – припомнил доктор Рыжиков. – Строго говоря… А вам правда самому лично нужна или для кого-то?
– Вы сами всегда говорите: правда – лучшее лекарство, – гордо ответил Жерар Филип.
– Кто это «вы»? – уточнил доктор Рыжиков.
– Вернее, мы с вами, и педагоги, и врачи! Ложью еще никого не лечили!
– Ну хорошо, – проникся доктор Рыжиков. – Я вам раскрою всю правду. Но только для вас. У нее не может быть рака. Никогда.
– Почему? – удивился Жерар этой твердости. – А зачем же тогда операция?
Правда так правда, решил доктор Рыжиков.
– Хотите знать все? – спросил он в упор.
– Хочу… – чуть побледнел отчаянный Жерар.
– Опухоли делятся на качественные и злокачественные. Вы слышали, наверно.
– Слышал… – кивнул учитель танцев, готовясь к самой страшной правде.
– Даже простейший лимфаденит. У вас, допустим, здесь, повыше соска, ближе к подмышке… Немного расстегнитесь, я покажу… Вот здесь, например… образовалась припухлость, воспаление кожи… потом боль… При прощупывании увеличенные болезненные узлы… Это воспаление лимфатического узла. В него внедряются гноеродные микробы, стафилококки или стрептококки и… Что с вами? Да ничего у вас нет, это к примеру. Или липома, жировая опухоль, доброкачественнейшая и безобиднейшая. Растет медленно, но вырасти может размером с голову, вот здесь откуда-нибудь, из подбородка… Ну это мы вырезаем шутя. Да вы не волнуйтесь, это любой четверокурсник перочинным ножичком чик – и нету… Так же, как атерому. Только не надо путать с мозговой грыжей, они образуют похожие шишки на голове. Вот у вас тут что за бугорочек? Может, она и есть… пока что небольшая… Ничего страшного, просто закупорилось отверстие сальной железы на поверхности кожи, и развилась ретенционная киста…