Женька все-таки произвел испытания своей царь-пушки. Шомпол-боек блестяще выполнил свою функцию, произведя мощный взрыв пугача и вырвавшись от удара наружу, где воткнулся в Женькин подставленный висок. Притом тупым загнутым концом, который проткнул голову, как гвоздь яблоко, и торчал себе теперь снаружи. Сквозное проволочное ранение.
– Сделали… – робко сказала бригада.
– А рентген?
– Нет… – испугалась она.
– Вот тебе и на… – нахмурился доктор Петрович. – Зачем же сюда потащили? Рентгена у нас нет… А без рентгена порвешь что-нибудь… Сослепу…
– Ой, помрет Женька! – взвыла Женькина мать.
– Тише… – сжал ей кто-то локоть очень мягкой рукой. – Вы не волнуйтесь, доктор Рыжиков замечательный врач, он спасет.
Женькина мать обернулась и ойкнула, как от привидения. С ней рядом стоял сосед Чикин в больничном халате и протягивал стакан кипяченой больничной воды.
– Ну, ВВС – страна чудес… – пробормотал доктор Рыжиков. – Все равно делать нечего… кроме запасных цепей. На фронте был похожий случай. В одного рядового целая мина попала немецкого ротного миномета. У немецких мин взрыватель на двух шариках, первый выскакивает при выстреле, а второй – при ударе. О землю или стену. Тогда и мина взрывается… Ну что, я ее трону… Больно?
Из Женькиного глаза скатилась слеза страдания.
– Солдатское плечо, конечно, твердое… Чтобы Родину поддержать. Но для взрывателя все-таки недостаточно. Мина воткнулась в солдата, а шарик не выскочил. И торчит, не взрывается. Здесь, из плеча, под ключицей. Сверху такое симпатичное оперение… А снизу такой симпатичненький носик… Хорошо бы нам твою голову отвинтить, зажать в большие тиски и…
Женька скорчил слабую гримасу, выражая отношение к тискам. Может, хотел презрительно улыбнуться.
– И вот несут солдата на носилках… – негромко и задумчиво пропел доктор Петрович. – А плоскогубцы есть у нас? Надо найти и сварить…
Сильва Сидоровна, выдавив, как поршень, всех лишних из кабинета, исчезла.
– Бывают же такие чудеса! – не переставал удивляться доктор Рыжиков. – Неужели нервные волокна не зацепило? Тогда капитан медицинской службы Лившиц велел занести его в землянку, а всем отойти на сто пятьдесят метров. Все отошли и ждут, когда она шарахнет. А бывают два чуда подряд, интересно? Чтобы на обратном пути тоже не порвало?
Он призадумался. Вернулась Сильва Сидоровна и сердитым шепотом сказала, что клещей в инструменталке нет.
– Не клещей, а плоскогубцев, – поправил доктор Рыжиков. – А спросите у Чикина. Или у каких-нибудь электриков… А капитан медслужбы Лившиц один, без ассистентов, стал разрезать воину плечо…
– У Чикина свои! – с торжеством вернулась Сильва Сидоровна. – Клещи!
– В кипятильник! – скомандовал доктор Петрович, не думая, какой это имеет смысл, если внутри Женькиной головы сидит кусок ржавой проволоки. – Только не клещи, а плоскогубцы. А может, у него наждачная бумага еще есть?
Когда Женьку перекатили в операционную, он сказал:
– Перед этим он вылил на рану пол-литра спирта и предупредил: «Дернешься или крикнешь – взорвемся, понял?»
Осторожно втиснувшийся Чикин с наждачным листком испуганно вздрогнул. Но в коридоре, оправившись, шепнул Женькиной матери: «Все очень благополучно…» Что может быть благополучнее опухшей рожицы, измазанной йодом, с торчащими возле ушей рожками шампура…
– Как хорошо сидит, жалко вытаскивать. – Доктор Рыжиков стал воздушными движениями оттирать стержень ваткой от ржавчины. Ватка брала мало, и он пустил в ход наждачный листок. Женька задрожал всем телом. – Спокойно… Еще новокаин… Вот взял бы и перед стрельбой сам бы очистил. Облегчил наш труд и свою участь… В следующий раз не забудь предварительно прокипятить пугач, понял? Чтобы сразу стерильным… вбить в щеку… Ну вот, солдат стиснул зубы и молчит…
В этот момент Женькина мать обезумела и стала из коридора рваться в операционную. Ей показалось, что Женька уже умер, а ей ничего не говорят. Ее держали Чикин, директор школы, завуч, участковый милиционер и подоспевший из своей зубодерни Сулейман. Да и то еле справились, оттеснив ее к стенке на стул. Там она ослабела.
Рядом из двери слышался какой-то странный счет: раз-два-три-четыре… Раз-два-три-четыре… Там мальчик из балетной студии тренировал Жанну Исакову. Он приходил каждый день. Никакой шум не мог заставить его отвлечься и хотя бы выглянуть в коридор. Для этого не хватило бы даже землетрясения.
…Женька уже совсем утонул в вате, марле, простынях, йоде, зеленке. Из этого уютного гнездышка смотрели расширенные Женькины глаза, которые он упорно боялся закрыть.
– Еще новокаинчика, – сказал доктор Петрович.
Женьке воткнули иглу в скулу.
– Не напрягайся, – сказал доктор Петрович. – Это легче, чем рвать зуб.
– Извините… – услышал он тут же возле себя. – Это смотря кто рвет. Если, например, Лев Христофорович…
Доктор Рыжиков ощутил в пропитанном медпрепаратами воздухе мягкую улыбку Сулеймана.
– Капитан Лившиц сделал скальпелем разрез, чтобы мина шла легче. Солдат молчит… Капитан Лившиц заткнул разрез марлевым тампоном, так как даже кровь останавливать было некогда. – Он протянул руку и несколько раз сжал пальцы.
Сильва Сидоровна вложила в них еще горячеватые плоскогубцы. Тут доктор Рыжиков допустил мысль, что на кой черт их надо было прокаливать, если в ране сидит ржавый гвоздь. Но железяка-то может сколько угодно нарушать инструкцию о стерильности, а бедный хирург пусть только попробует.
Дальнейшая пауза означала, что доктор Петрович задумался: тянуть штырь непрерывно, небольшими рывками, или же с поворотом, винтом? Что там еще могло натянуться и лопнуть?
– Немножко туда-сюда и тянуть потихоньку, – подсказал Сулейман. – Давайте я. Это как молочный зуб…
– Рука в крови, мина скользит, не цепляется, – сказал доктор Рыжиков. – А дернуть сильно он боится. А надо не бояться. Надо как следует сжать клешней… – Он уперся одной ладонью в потный и холодный Женькин лоб, другой покрепче стиснул ручки плоскогубцев. Ладонь вспотела, ручки стали скользкими. – Упереться… И уже до победы. До полной и окончательной… Вот он ее зацепил ногтями и…
…Окровавленный стержень у доктора Рыжикова в руке. У Женьки – две дырки, на правом и левом виске, и изумленно разинутый рот.
– Это я в кино видел, – ничуть не удивился Сулейман. – «Дорогой мой человек», Баталов играл. Это Баталов мину вытащил. Я из-за него тоже в медицинский пошел. Из Кизыл-Арвата уехал.
– Йод, перекись, пластырь! – Доктор Рыжиков почувствовал, как бежит по спине холодный пот. Женька даже не ойкнул. Он только стиснул зубы. Но главное, из ранки не ударил фонтан крови или еще какая-нибудь неприятность. – А там народ уже забылся, кто перекусывает, кто дремлет на солнышке… И тут он из землянки выносит… Как младенца. Ну, все носом в землю. Думают, каюк. Но капитан медслужбы Лившиц донес младенца до оврага и бросил туда. Сам залег на краю. Мина ка-ак жахнет… Солдат в палатке ка-ак… Капитан медслужбы Лившиц на фельдшеров ка-ак… Что бойца не бегут перевязывать. Этот случай и использовал Юрий Герман в фильме «Дорогой мой человек». А может, другой, похожий.
Это в каждой армии хоть раз да случилось. На Волховском фронте, например, была женщина, тоже капитан медслужбы, Казанцева. Она мину вытащила из бедра у сапера. Потом погибла под бомбежкой. Уже после прорыва на Свири… Гвоздь выбросить или на память оставить?
Жалко было даже выбрасывать в таз. Но надо было ковыряться в ранках, извлекая из них кусочки грязи и ржавчины. Да что толку, если внутрь не пролезешь. Стать бы на минутку маленьким, с булавочную головку, влезть Женьке в правый висок и вылезти в левый…
Вроде, на первый взгляд, обошлось. На краях ранок вскипает перекись. Но могло порваться что-нибудь невидимое глазу. Не онемел он, не оглох, не ослеп?
– Ты меня видишь? – спросил доктор Рыжиков.
Женька что-то моргнул.
– А слышишь?
Женька прибавил моргания.
– Ну тогда скажи что-нибудь, – снял доктор Рыжиков запрет. – Теперь можно. Только осторожно.
– А я уфал ваф фоф, – осторожно проворочал языком Женька.