– А вот я, например, на бюллетене, – тут же раздался столь хорошо знакомый Генин скрип. – Имеют меня право вызывать или нет? А то если не явишься – праздничную премию не получишь. Это что? Ее вообще везде до праздника дают, если говорить про людей. А завгар: или на дежурство, или на демонстрацию. Ладно, пойду. Но если теперь обострение, вот вы как врач скажите, кто отвечает? Я не в том, что против демонстрации, мне самому, может, интересно с людями потолкаться, свежим воздухом подышать. Но ты же не присылай ко мне посыльного… как к врагу! Ты подожди, я сам, может, первый приду…
Доктор Рыжиков ждал, как Гена перейдет в сей раз к Пушкину, но тут его потянули с другой стороны:
– А можно мне на демонстрацию?
Он оглянулся на тихий голосок и чуть не подпрыгнул.
– И, конечно, во главе всей колонны! И на белом коне!
В ответ ему несмело улыбнулась больная Исакова. Прекрасная, воинственная и неузнаваемая Жанна. Не в синем больничном халатике, а в шелковом розовом платье, как видно, принесенном мальчиком. Он стоял рядом с бледным и особенно независимым лицом. Но в то же время чуть поддерживал Жанну под локоть. Но так, чтобы всем было видно, что она и ходит, и стоит абсолютно сама. Опираясь на палочку – но не на костыль же!
– Конечно, идем! – без тени сомнения согласился на это лекарство лечащий врач. – Ты слева, я справа, а она в середине. Если в нашей колонне не окажется такого замечательного платья, то ее на центральную площадь не пустят, как же посмеем не взять?
Жанна счастливо засмеялась. Мальчик с серьезным лицом зашел слева и взял ее под локоть, хотя до выхода было еще далеко.
– Мы тебя из комсомола исключим! – раздалось в середине колонны. – Еще смеет именно умничать! Мы буржуазную мораль с собой под флагом на демонстрацию не понесем!
Мини-халатик вторично вздернул гордый подбородочек, вторично круто повернулся, вторично прошел вдоль колонны, придерживая полу и прическу, и вторично нырнул в толпу. В ее далекий от начальства хвост. В шеренгу, состоящую из доктора Петровича, Гены, Жанны Исаковой и ее серьезного мальчика. Губы халатика дерзко шептали: «Подумаешь, я ей не обязана… Пусть сама ходит в своей смирительной…» Слесари и шофера одобрительно захмыкали, радуясь такому соседству и уважая упрямую самостоятельность халатика.
– А это кто оставил?! – раздался истошный вопль Ады Викторовны, как будто кто-то, зашив полость живота, оставил снаружи забытый желудок.
К фонтану был приставлен изрядный плакат, брошенный каким-то хитрецом. Ада Викторовна боролась с ним под ветром, как парусник, потерявший управление. Все от нее отодвигались, как от гриппозной. Свободные руки прятались за спину. В арьергарде колонны народ потверже и посамостоятельней. Иди ты… Это еще потом с площади переться обратно в больницу, сдавать агитацию в склад, а все хотят прямо оттуда разбежаться домой. Лица подсобного персонала становились суровей и непроницаемей, как будто он не узнавал или не признавал в Аде Викторовне начальство колонны. И вообще чего ей здесь надо? Вот Гена Пузанов отвернулся и сплюнул в сторону семечную шелуху, хотя Аду с умоляющим взором несло прямо на него. Он посторонился, давая ей дорогу. Уже падая, она почувствовала прочную опору и кем-то возвращенную уверенность. Чья-то крепкая рука взяла злополучный шест. Рука доктора Рыжикова.
– Ах, Юрочка… – отдышалась она. – Ты всегда выручаешь… Только это нужно нести впереди. Понесли в первую шеренгу, я там тебе место освобожу… Пошли, золотко.
Как с гусыни вода!
– Поближе к начальству… – флегматично пробурчал Гена, сплюнув шелуху. – Конечно…
Ему сразу стало намного скучнее в этой замыкающей шеренге.
Но золотко осмотрело свое погрустневшее войско и чисто по-рыжиковски вздохнуло:
– Да нет, не заслужил… Уж буду лучше с тыла прикрывать. Впереди победители…
Ада Викторовна была инициатором соревнования в больнице за право идти на демонстрациях в первых рядах.
– Да, Юрочка, ты же у нас самый трудолюбивый, все это знают… Это итоги, понимаешь? С них всегда начинают… Ну идем, Юра!
Фамилии заслуживших почетное право всегда вывешивались перед праздниками на доске объявлений. Рыжиковской там давно не бывало.
– Это подлог, – сказал он. – Люди достойные будут идти с недостойными, и это их обидит. Все соревнование потеряет смысл.
– Ну мы тебя внесем! – прельщала Ада Викторовна. – Внесем и объявим! Без этого нельзя.
– Без подлога? – простодушно спросил доктор Петрович.
– Без плаката! – укорила его Ада Викторовна. – Ну, Юра, ты всегда так… Тебе бы только шуточки… Тогда надо вперед взять, отдать кому-нибудь…
– Пожалуйста… – вытянул руку с шестом, как в приветствии, доктор Петрович.
– Пожалуйста! – повеселел Гена Пузанов, довольный, что заднее общество сохранило приличных людей.
Плакат, добросовестно сбитый плотником и художником, по весу и конструкции был под силу двоим, а по шесту предназначался одному. Ада Викторовна поняла, что другого охотника не найти, и сникла.
– Как же так: итоги – сзади… Ну, как знаешь… Это мне непонятно… А это что такое?! Ты здесь откуда взялась? Я кого переодеваться отправила?!
Она тут же сорвалась на крик, обнаружив наконец-то, что снова от нее пряталось, – мини-халатик.
– Нет, это невыносимо! А ну-ка убирайся! Товарищи, да как же вы терпите! Ведь она ваши ряды позорит! Ведь позорит же, правда?
– Да нет, не очень… – сказал от имени ухмыляющихся товарищей доктор Петрович. – Товарищи особенно не возражают… Пусть товарищ идет…
– Пусть халат сменит, тогда и идет! – даже в лице исказилась от нравственности Ада Викторовна. – Убирайся, пока я…
– Пока вы что? – осмелел под прикрытием доктора Рыжикова мини-халатик. – В наше стране на демонстрации ходить не запрещается! У нас свобода, к вашему сведению!
– Свобода, но не для голых! – вышла из себя от таковых конституционных дерзостей дочь мягкой мебели, как будто не подозревая, что уже этим летом она, как и большинство женщин планеты, поднимет все свои платья и юбки, а также медицинские халаты на два сантиметра выше соблазнительных колен. А к осени – еще на сантиметр. – А это что за посторонние? – Взгляд начальницы упал на Жаннино платье. Ее кружевные крахмальные воротничок и отвороты даже съежились. – Это больная! – уличила Ада. – Больная на параде! Ха-ха-ха! Вот это именно новость! Ну посмотрите, и приоделась! Ты, милочка, или на парады ходи, или в палате лежи, а симулировать нечего! И это посторонний! Немедленно покиньте! Ты, ты и ты! Мы еще разберемся!
«Даже в последнем ряду хочет порядок навести, – встала перед доктором Рыжиковым мягкая улыбка Сулеймана. – В последнем ряду разве порядок бывает?..» И искры в темных глубоких глазах.
До чего некоторые всё принимают всерьез. Поручи выровнять носки – начинают вершить судьбы.
– Ладно, – чисто по-рыжиковски вздохнул доктор Рыжиков. – Раз мы плохие лошади, то мы пойдем в другое стадо. Пошли, ребята! – И скрепя сердце двинулся из родной колонны.
– Юрочка, а ты куда?! – подхватила Ядовитовна шест с фанерным парусом, повлекший ее то сюда, то туда. – Юра! Ты не имеешь права! У нас каждый мужчина на вес золота! Ну хоть кто-нибудь помогите!
– А у меня справка, – дерзко сплюнул шелуху и Гена, выходя вслед за доктором Рыжиковым. – Че я тут один как пуп?
– А я контуженный, – сказал доктор Рыжиков. – И у меня справка. Пошли, ребята, где-нибудь пристроимся…
– Да господи, идите как хотите! – взмолилась Ядовитовна. – Только возьмите эту палку!
Это была не палка, а целая корабельная мачта, и только богатырское плечо доктора Рыжикова могло ее выдержать. Плюс ветер, парусивший фанеру с яркими цифрами и зигзагами диаграмм, которые, правда с небольшим отставанием, но все же подтверждали, что успехов в нашем городском здравоохранении больше, чем недостатков. Тем более что в строчке «открыто специализированных отделений – 1» речь шла ни много ни мало – о бывшей прачечной, где обосновался сам несущий плакат доктор Рыжиков.
Единственное что – из-за Жанны, которую приходилось беречь, последняя шеренга отставала все больше и больше и на площади перед трибуной стала вполне самостоятельной строевой единицей – между колоннами медиков и следом идущих строителей. Ей персонально перепали улыбки и приветственные взмахи с центральной и боковых трибун. И взмах товарища Еремина, который, может быть, даже не знал, с какой печальной миссией приходила к доктору Рыжикову его жена. И взмах товарища Франка, который выглядел таким жизнерадостным и здоровым, что доктору Петровичу и мысли не пришло, какой будет их следующая встреча. Доктор Петрович и ему помахал – как всегда, рукой, свободной от держания на плече то ненаглядной дочки, то наглядной агитации. Товарищ Франк помахал снова – теперь уже персонально доктору Петровичу. Как и было заведено у них уже целый век. Если только доктор Петрович не вел в это майской утро очередную экстренную трепанацию.