Дэш так не умел. А потому нарочно удерживал себя в комнате — лишь бы не ринуться к Совету, не затеять какой-нибудь глупый спор, не попытаться вновь выпросить пустышку.
Старейшины уже дали однозначный ответ: долина не настолько ценна для Вернии, чтобы вручать им подобное сокровище, а ежели нужна награда за доставку, просите что-нибудь соответствующее временным и трудовым затратам. Так и выразились — будто городские чинуши в глупых нарядах по сарнийской моде.
Не то чтобы Дэш сильно надеялся, но всё же не ожидал столь агрессивного отпора. А старейшины явно разозлились. Эгал чуть ли не слюной брызгал, обвиняя его в потере кольца, и даже вечно спокойный Ишер слегка возмутился, мол, и хватает же наглости что-то просить после такого провала. Словно это Дэш собственноручно придушил жреца, а кольцо переплавил.
О Кире он старался не думать, но перед глазами то и дело представало её испуганное заплаканное лицо.
Как она там?
Одна.
Под скрип собственных зубов и половиц Дэшшил вышагивал из угла в угол, только сильнее раздражаясь — слишком маленькое пространство, не успел разогнаться, а уже пора разворачиваться, — и в конце концов не выдержал и распахнул дверь, не имея ни малейшего понятия, куда собирается идти.
Распахнул и нос к носу столкнулся с взъерошенным Мисом.
Лицо у друга было такое, будто он оступился и, сознавая свою вину, готовился к встрече с разящими. Мысленно настраивался, хотя понимал, что на законников слова не действуют, и мысленно же пытался примириться со скорой смертью.
Страшное было лицо. Уже почти мёртвое.
Он запихнул Дэша обратно в комнату, захлопнул дверь и прижался к ней спиной, как к единственной опоре посреди бушующего океана.
— Лесные, — начал с придыханием, — лесные… правду говорили.
Дэшшил замер с вытянутой рукой, которой собирался уже встряхнуть друга.
— Что ты узнал?
Глупый вопрос. Оба они прекрасно помнили, о чём говорили лесные и чему Дэш не поверил.
— Когда были в зале, почувствовал — врут, скрывают что-то. — Мис понизил голос до шёпота и таки оторвался от двери, выпрямился. — Потому решил разведать, подслушать, подглядеть.
— Ты за ними следил? — нахмурился Дэш.
— Здесь городские, Дэшшил. Трое инши из верхушки. Они… обсуждали, как будут топить острова. — Мис сглотнул. — У них семь пустышек, понимаешь? Семь!
— Включая Киру?
Поразительно, откуда только взялось спокойствие. Мысли как-то на удивление быстро выстроились в стройный ряд.
— Включая… Киру.
— И каков план?
— Я… не знаю точно. Понял только, что Лорния не участвует. А мы и Сарния… Дэш, там наша долина. Там все наши… прямо перед этими сахтовыми островами. Думаешь, они не дадут отпор? Они же… они там всё уничтожат! И до лесов доберутся! И…
— Успокойся, — перебил Дэшшил, хотя у самого внутри уже набирал обороты шторм. — Мы что-нибудь…
Оглушительный писк, хлынувший в комнату со всех углов, заставил их обоих пригнуться и зажать уши. Кривясь, Дэш огляделся и увидел под потолком блестящие тревожные шарики — ещё одно изобретение эсарни, коим не погнушался воспользоваться Совет.
— Что это? — прокричал Мис, силясь переорать противный звук.
— Тревога.
И почему-то Дэшшил не сомневался, что связана она с Кирой.
Глава 11
Сын войны
Он родился в последний день войны.
По крайней мере, так ему сказали. Хотя… разве бывает у войны последний день? Она не заканчивается в одночасье, не обрывается по щелчку пальцев, и ещё долгие трети, циклы и даже годы после подписания договора сердца бывших врагов полнятся ненавистью и страхом.
Оттого вдвойне странно, что новорожденного, найденного на перевале отступающей армией, не оставили умирать в снегу. Подобрали, снесли в приют, пусть и знали почти наверняка, что то сын какой-нибудь лесной дикарки, которой попользовался кто-то из городских же вояк, так что мать не пожелала оставлять уродца себе.
Дитя насилия.
И назвали его соответственно: Дэшшил.
Ярость.
Эту свою ярость, по рассказам нянек, он проявлял с первого дня. Кричал, размахивал ручонками и не подпускал к себе никого, разве что когда уже чуть ли не сознание терял от голода. Тогда — да, мирился, терпел, хмурился. Ел быстро, жадно. И вновь превращался в несносное чудовище, от которого шарахались все и вся.