До пяти лет большую часть дня он проводил в гордом одиночестве.
А когда подрос, начал драться, да так отчаянно, будто за жизнь боролся, хотя всегда сам был зачинщиком, и никто на него не покушался.
Дэш почти не запомнил детские годы — только какие-то обрывки порой всплывали из глубины, вроде того же похода в Театр или случайного имени одного из мальчишек, с которыми он неистово враждовал. А собственный образ тех далёких дней в памяти не сохранился.
Что, наверное, и к лучшему.
Отец всегда говорил, что живых создают их воспоминания. Лиши эверта памяти — и лепи из него, как из глины, что душе угодно. Дескать, так и из убийцы можно сделать добряка, а из добряка — убийцу.
Дэшшил не то чтобы в это верил, но становиться тем, в кого мог вырасти тот ужасный ребёнок, не хотел.
Настоящая его жизнь началась в десятый день рождения.
В городах в то время много болтали о дикарской Вечности — празднике, когда эверты по ту сторону Цветущих гор наслаждаются своей победой, веселятся и насмехаются над слабаками, что сбежали, поджав хвосты, хотя изначально были сильнее и сплочённее. И Дэш жаждал увидеть всё собственными глазами. Понять, как они могут праздновать, когда погублено столько жизней, когда вместо крови по венам любого обитателя Вернии бежит боль, и когда он, Дэшшил, лишён малейшего повода для улыбки.
Его вела ненависть. Вёл гнев. Вели пустые одинокие детские годы.
Но стоило выбраться с мёртвых стеклянных улиц и узреть ту самую Вечность, как все вопросы отпали. И иссякла наконец отравляющая сердце ярость Дэшшила.
Потому что не было никакого праздника. Не было веселья и насмешек.
Только скорбь и вечная память погибшим. Только сломленные, но не побеждённые эверты, что денно и нощно восстанавливали выжженные леса, очищали залитые кровью озёра и ухаживали за покалеченными крыланами и аскалами в надежде на сохранение видов.
Дэш в одиночку дошёл до самого северного побережья, и никто даже не попытался его остановить. Никто не спрашивал, кто он и откуда, да почему без старших. Никто не тыкал пальцем в его городскую одежду, не смеялся над нелепыми часами на предплечье. Зато каждый норовил покормить да приютить на ночь.
Дэш какое-то время обитал в озёрном крае. Бродил по лесам. Прятался от тревожных мыслей в пещерах.
А на берегу, когда голые, стёртые долгой дорогой стопы омывала волна за волной, а лицо щипал до красноты морской ветер, Дэшшил осознал, что вернулся домой, пусть и оказался здесь впервые.
Он уснул прямо там, на песке. И очнулся в доме долинного наездника, где так и остался насовсем. Вдового Лаши Сеноа, что спас бродяжку от прилива и унёс в долину, Дэш с тех пор звал отцом, хотя имя родовое принять отказался. Решил заработать своё.
Заработал. Заслужил кровью, потом, бессонными ночами и бесконечным противостоянием с упрямым Чешкой, с которым они вместе росли, но результат того стоил.
Дэшшил стал окончательно своим. Командиром наездников. Главным защитником долины. И теперь родной земле грозила невиданная прежде опасность, а он даже примерно не представлял, что делать.
Разве выстоят свободные земли против городов, вооружённых оболочками? Тем более, когда их поддерживают местные и Сарния заодно…
Кто ещё с ними? Озёрный край? Крохотные семейные поселения, разбросанные тут и там?
Лес точно нет, о чём и пытался предупредить Таруан Ши при недавней встрече, но всей его мощи не хватит для полноценного отпора. Пусть даже и цель врага совсем не долина, но её сметут как несущественную преграду, перетрут жернова новой войны.
И в те же жернова так не вовремя, так некстати, угодила погибшая где-то за гранью снов и переселившаяся в этот неспокойный мир душа Киры Чиж.
Дэшшил спрашивал у неё, «чиж» — это такая птичка. Маленькая, по цвету третьего и четвёртого дня да с чёрными вкрапленьями. Здесь таких нет, зато других полно. И жёлтых, и зелёных, и синих… Иногда смотришь в небеса, а таком такое разноцветье, что просто диву даешься.
И куда птице против неумолимого ветра? Зачем боги выбросили её в самое сердце шторма?
Виски ломило от горестных мыслей и неумолчного писка, однако стоило выбраться на улицу, и тревога оборвалась, сменившись оглушительной тишиной — будто и не было ничего. Дэш и Мис медленно отняли руки от ушей и недоумённо огляделись.
С освещением в городе творилась какая-то ерунда. Не то из-за грозы батареи толком не зарядились, или же этим просто никто не занимался, а в результате уличные фонари через один бросали на брусчатку тусклые мерцающие пятна, явно сигнализируя о своей скорой кончине. Сверху эти желтоватые кругляши, наверное, походили на рассыпанные бусы неуклюжей великанши.